Как-то летом, под вечер, когда алый закат еще не успел угаснуть в предвечернем небе, мы с Оёнэ заглянули на баржу ее родителей.
Итидзо встретил нас с понимающей ухмылкой и проворчал:
— Правильно — веселитесь, гуляйте, пока молоды! — И сразу стало понятно, что старина Итидзо пребывает в добром расположении духа. Но тут из каюты вышла Отоси — так звали жену Итидзо, — она направилась к супругу, но остановилась чуть поодаль, у правого борта баржи, и стала свирепо сверлить мужа глазами. В ее лице появилось что-то безумное. Глаза напряженно сощурились, уголки рта задрожали, все черты заострились, и ее лицо сразу сделалось похожим на лисью мордочку. Она и зашипела, как разозленная лиса:
— Итидзо, ты опять встречался с этой негодной Тамаё из чайного дома?
Но Итидзо проигнорировал упреки супруги, спокойно пересек палубу и направился в каюту. Тогда женщина закричала ему вслед, ее высокий голос звенел как сама судьба:
— Сначала вы вдвоем решили откушать лапши и зашли в забегаловку у дороги к гробнице Фудо в районе Томиока — правильно?
— Что за дерьмо… — пробормотал Итидзо и нахмурился, щека у него нервно дернулась.
— Вы оба заказали лапшу с темпурой[7], правильно?
— Что ты мелешь, чертова баба?
— Но когда принесли порцию для Тамаё, у нее в миске обнаружилась муха, правильно? Так что вы отослали еду обратно… Тогда к вам вышел владелец этой убогой лавочки, извинился, вернул десять ценов[8] и велел подать свежую порцию за счет заведения, правильно?
Итидзо остановился, уставился на жену, лицо его искажалось все больше, а мы стояли и перепуганно смотрели на него. Вдруг он резко наклонился, схватил стальной котел, который валялся на палубе, и бросился на жену с криком:
— Получи, старая лиса! — и нахлобучил котел сварливой супруге на голову.
Моя подружка Оёнэ пронзительно вскрикнула, голос девушки дрожал над рекой, а котел медленно сползал ее матери на самые глаза. В какой-то момент раздался впечатляющий лязг, а затем произошло нечто, в реальность чего мне до сих пор трудно поверить, — котел на голове женщины раскололся ровно на две половины и свалился на палубу.
Было уже совсем темно, на лодках начали зажигаться огни, но женщина так и осталась стоять в сгущающемся сумраке — прямая, с широко открытыми глазами, ее лицо вытянулось и удлинилось, окончательно превратившись в лисью морду. Старина Итидзо как глянул на нее, так и впал в глубокий ступор — даже шевельнуться не мог! Внезапно колени у него подкосились, и он рухнул на дощатую палубу.
Прошло некоторое время, прежде чем Итидзо смог пошевелиться, потом заставил себя подняться и поплелся в каюту. Он слег на три дня — метался по койке в страшном жару…
Думаете, после этого происшествия Итидзо перестал ходить налево? Нет, конечно!
Единственное, что он сделал, когда оправился от болезни, — так это перестал появляться с Тамаё на людях, а скоро и окончательно порвал с нею. Расколовшийся котел супруги не выбросили, а так и хранили — как напоминание о том знаменательном происшествии. Я до сих пор не могу понять, как такое могло случиться!
Насчет болезней и лечения у меня есть еще одна поучительная история.
Я встречался с Оёнэ около трех месяцев, как вдруг — ни с того ни с сего приболел. Меня время от времени лихорадило, и я никак не мог понять — с чего бы это? Затем к жару прибавилась еще боль в паху и гланды начали распухать. Но я все еще лелеял надежду, что недомогание пройдет само собой, и даже не думал лечиться.
Но боль становилась все сильнее и в конце концов сделалась совершенно невыносимой — я даже ходить нормально не мог Если кимоно случайно касалось моего распухшего хозяйства, я так и взвивался от боли. Рабочие озабоченно перешептывались, когда видели, как я упрямо пытаюсь ходить, широко расставляя ноги.
А потом я окончательно слег — то метался в жару и поту по постели, то трясся в ознобе как осиновый лист. Даже моему скопидому-дядюшке стало ясно, что я могу помереть, и он скрепя сердце послал за врачом.
Доктор осматривал меня долго и тщательно, а диагноз поставил короткий, как приговор:
— Это сифилис!
Дядя вознегодовал и обрушился на меня с упреками:
— Ах ты, маленький шалопай, с какой низкопошибной бабенкой ты умудрился связаться и подхватить такую заразу? Не думал я, что у меня распутный племянничек! Я склоняюсь к мысли отослать тебя обратно к отцу…
— Дядя, у меня вообще никогда не было женщин, ни одной, — пытался оправдаться я. — Может, я как-то иначе заразился…
— Сифилис не насморк — он не может возникнуть от сквозняка или сам собой! Люди подхватывают срамные болезни во время сношений с беспутными бабами…
Как всегда, мой циничный дядя был прав. Но я до сих пор не могу поверить, что получил срамную болезнь от Оёнэ. Она была такой чистенькой, опрятной и очень стеснительной девушкой, невозможно представить, как она могла заиметь такую гнусную болезнь. Скорее всего, меня наградила таким подарочком дама из чайного домика. И если это мое предположение верно — значит, я мог сам заразить Оёнэ! Ужасно, если с такой милой девушкой из-за меня случилась беда…
А пока я день и ночь изводился от горестных мыслей, медицина делала свое дело — лекарства и инъекции избавили меня от жара, я уже мог подниматься с постели, только уплотнения в паху никак не рассасывались. Наоборот — опухоль стала более плотной, увеличилась до размеров куриного яйца и была очень болезненной — стоило случайно задеть это уплотнение, и мозги буквально разрывало острой болью!
— Надо показать тебя специалисту по таким болячкам, — озабоченно изрек мой дядюшка, и мы отправились в район Кавагоэ к специалисту по венерическим болезням. Я передвигался с трудом, меня надо было поддерживать под руку, поэтому дядя попросил соседа, плотника Кюдзо, съездить вместе с нами.
Когда мы вошли в ворота частной клиники, я испытал глубокое потрясение — в приемном покое толпилось огромное количество пациентов. Исключительно мужчины. Из-за дверей кабинета доктора доносились душераздирающие вопли — не знаю, что проделывали с тем страдальцем, но от его криков по коже побежали мурашки.
“Зачем меня притащили в эту преисподнюю?” — обреченно подумал я.
Но вот подошла моя очередь, пришлось набраться мужества и шагнуть в кабинет.
Меня осмотрел пожилой доктор с аккуратной бородкой и велел ложиться на операционный стол, который стоял здесь же. Три здоровенных ассистента, ловко орудуя кожаными ремнями, пристегнули мое несчастное тело к операционному столу, а сами навалились сверху, зафиксировав меня так, что я и шелохнуться не мог.
— Теперь слушай меня внимательно, парень! Хотя процедура несколько болезненная, ты не должен двигаться, что бы ни происходило, — объявил доктор бодрым голосом. Я б в жизни не подумал, что у такого пожилого человека может сохраниться такой моложавый голос!
— Если будешь сопротивляться, тебе могут случайно отхватить одну штучку… Штучку, которая еще может тебе очень пригодиться в жизни! Помни об этом и сцепи зубы покрепче. Ни единого движения! Замри!
Поняли, о чем я говорю?
Черт — сейчас даже вспоминать страшно, но в то суровое время почти не использовали анестезию или всякие там обезболивающие. Доктор взял здоровенный нож и просто-напросто прорезал во мне дырку — рядом с опухолью, у самых яичек, развел края раны широко в стороны. Хоть я и готовил себя к худшему — это было слишком. Мир померк у меня перед глазами, я утратил способность издавать звуки и потерял сознание…
Доктору мое состояние было не в диковинку — он продолжал свое дело. Не теряя даром времени, сделал второй надрез — с другой стороны от опухоли у меня в паху, затем вооружился инструментом, похожим на стальную ложку с длинной ручкой, и погрузил его в разрез. Я весь напрягся, пока он извлекал оттуда сгустки гнойной субстанции и куски кровоточащей плоти. Вот что было самое страшное — даже страшнее, чем когда тебя режут ножиком по живому. Просто жуть!
