Самая трудная работа на лесоповале — корчевать пни. Даже лошадям не всегда под силу своротить пень от векового дерева. Поэтому самые большие пни оставляют подсыхать на целый год, потом привозят специальную железную штуку — балку с наваренными на нее острыми шипами, похожую на гигантские грабли, впрягают в нее штук пять лошадей одновременно и тянут этим приспособлением пень. Потом выкорчеванные пни еще больше подсушивают, рубят на мелкие куски и используют как дрова для кухонных нужд.

Я подметил одну забавную вещь — когда мы занимались корчеванием пней, то на время забывали о своем жалком статусе заключенных, до того увлекались этой тяжелой работой! Самые здоровые мужики пытались подлезть под пень или приваливались к нему и толкали его спиной, постанывали, охали и визжали как поросята! А когда громадный пень начинал поддаваться, потихоньку выползая из земли, а потом вдруг резко выворачивался на бок, то все мы прыгали от радости, как малые дети…

В тюрьме на Хоккайдо со мной делил камеру человек по имени Нагано Сейдзи, я хорошо запомнил его.

Нагано говорил, что раньше работал прорабом на стройке в Токио. Однажды он всерьез разругался с каким-то рабочим, этот тип схватился за нож, а сам Нагано выхватил меч, — он всегда носил его с собой, пряча за плечом под одеждой — и хватил нападавшего по правой руке, так что отрубил ее подчистую!

— Он почти мгновенно умер от шока и кровопотери, — вздохнул Нагано. — Уж поверьте, у меня большая практика в таких делах…

Я спросил, на что он намекает, и Нагано ответил, что в годы войны отрубил мечом многие десятки рук…

— Ты шутишь! — отмахнулся я. — Я не могу в это поверить!

— Почему же? Я же не хвастаюсь, что лихо рубил руки врагам…

— Ты что же, рубил руки нашим, японским солдатам?

— Именно так! — Он кивнул и цинично ухмыльнулся. — Ну, признаюсь, я рубил руки мертвым солдатам…

Я продолжал принимать его слова за дерьмовую болтовню или за шутку, причем за шутку очень скверного тона, пока Нагано не поклялся, что говорит на полном серьезе, и не объяснил, что он имеет в виду.

Примерно через год после начала полномасштабных боевых действий на территории Китая [30], в марте, часть, в которой он служил, бросили атаковать Сучжоу; их отряд оказался в засаде и был практически полностью уничтожен.

— Мы попали под перекрестный огонь противника, когда пересекали пшеничное поле, на наши головы обрушился настоящий град из пуль. Через некоторое время китайцы отступили, но почти вся наша часть, включая командира взвода, погибла. Командование принял на себя капрал, он провел перекличку и недосчитался слишком многих. Погибло сорок человек, а несколько тяжелораненых со стонами корчились и умирали среди свежих стеблей пшеницы…

Капрал велел собрать тела на небольшой площадке и устроить погребальный костер. Но я сказал, что сейчас не время — мы понесли существенные потери, бойцов осталось критически мало, с наступлением темноты противник наверняка двинется в контратаку, значит, нам надо как можно скорее отступать с открытой местности.

— Но как же быть с убитыми? — тихо спросил капрал. — Нельзя бросить их здесь на поругание!

— Я этого не предлагал! Я только говорил, что сжигать такое количество тел займет слишком много времени…

— Хорошо… Тогда давайте отрубим им головы и заберем с собой…

— Головы? Это тоже слишком тяжелый груз, мы не сможем унести их все!

— Тогда давайте отрубим у каждого палец, — предложил капрал.

— Палец тоже как-то мало… Если рубить — так всю руку…

Нагано и еще один солдат выхватили мечи и стали рубить кисти рук — никаких сантиментов, на слезы и сострадание не осталось ни времени, ни сил. Они просто отсекали руки — до локтя, чтобы потом предать огню в спокойной обстановке и провести надлежащий погребальный обряд. Но пепел надлежало отправить в семьи погибших, и, чтобы не перепутать, надо было точно знать, кому какая рука принадлежала. Поэтому каждую отрубленную руку решили перевязывать лоскутком ткани и писать на нем имя убитого. А позже, когда отряд оказался в безопасности, они разложили погребальный костер и стали с почестями предавать руки огню — одну за другой. Капрал тщательно собирал пепел от каждой, укладывал в урны и аккуратно переписывал имена с лоскутков на поминальные таблички, прежде чем дым успевал растаять в небе.

За год в общей камере Нагано успел рассказать мне массу историй, которые приключились с ним во время войны. В этом человеке не было ни малейшей тени сентиментальности, его нисколько не печалило, что многие его однополчане пали в бою. Он упоминал, что за войну получил много разных медалей и прочих наград, я готов в это поверить. Давайте будем смотреть правде в глаза — именно из таких, не ведающих жалости, людей выходят самые лучшие солдаты!

Долго ли, коротко — тяжелый год за тюремной решеткой закончился, члены моего клана по традиции, с почестями, встретили меня у ворот в день освобождения. Но нам не повезло — поезд, в котором мы ехали, пришел на вокзал с опозданием, мы не успели на последний паром, отбывавший с острова Хоккайдо. Я был буквально разъярен из-за этой неувязки, мне хотелось поскорей оказаться в любимой Асакусе! Надвигалась ночная тьма, нам пришлось остаться на ночлег в одной из местных гостиниц.

Оказалось, сама судьба спасла нас в тот вечер. Утром мы узнали, что паром, который мы пропустили, перевернулся и затонул, и были глубоко потрясены этим известием…

Это была знаменитая катастрофа парома Тойа-мару. На море внезапно налетел тайфун, перевернул паром, и несколько тысяч пассажиров погибло…

Так что, иногда не знаешь, что считать удачей!

Эйдзи сидел на низеньком диванчике, погрузившись в глубокие раздумья; голова его чуть заметно покачивалась. Мягкие лучики весеннего солнца пробивались сквозь полупрозрачную бумагу раздвижной ширмы,

— Может быть, вам стоит прилечь? — спросила его Хацуё.

— Да я нормально себя чувствую, — привычно отмахнулся почтенный. — Сходи и принеси мне ту вещь, о которой мы недавно говорили. Помнишь? — Он зажег сигарету и глубоко затянулся. Женщина послушно вышла и быстро возвратилась с бумажным свертком в руках. Было похоже, что там находится довольно тяжелый предмет.

Она положила сверток на стол, бережно развернула…

Моим глазам открылся кусок черной скальной породы, который я уже видел у моего почтенного пациента.

— Доктор, я не хочу показаться брюзгливым, навязчивым стариканом, но очень прошу вас, доставьте мне радость! Примите этот камень в подарок, — он тяжело вздохнул, скользнул по камню коротким взглядом. — Если подобрать для него подходящий по форме поднос и поливать чистой водой, этот кусок скалы может выглядеть весьма впечатляюще, а в лучах утреннего солнца он просто прекрасен!

Он протянул к камню пожелтевшие старческие пальцы и слегка повернул — солнечные лучи живописно заиграли на сверкающей поверхности.

По дороге домой я зашел в магазин и выбрал для камня плоский поднос с изящной росписью. На следующий день меня свалила простуда, пришлось проваляться в постели целую неделю, а когда через несколько дней мне пришло письмо, я долго строил догадки — кто бы мог мне написать? Судя по почтовому штемпелю, письмо отправили из Исиоки — городка в двадцати милях к северу от местечка, где я жил.

Я открыл конверт и стал разбирать строчки, написанные старомодным каллиграфическим почерком:

“…Стало значительно теплее, надеюсь, теперь я быстро поправлюсь. Я хотел бы поблагодарить Вас за те приятные беседы, которые помогли мне скоротать зиму. Я думал, что проведу остаток отпущенных мне дней в Цутиуре, но неожиданно решил перебраться в Исиоку. Мое здоровье в более-менее стабильном состоянии. Неподалеку от моего дома располагается городской госпиталь, там мне смогут оказать помощь, если станет совсем худо, так что не переживайте за меня. Думаю, у вас хватает дел и без брюзгливого старика.