В магазине у отца работало человек пятнадцать, никак не меньше!

Молоденькие продавцы так и сновали между тюков и полок с товарами, а приказчики постарше располагались в конторе — щелкали костяшками на счетах да выписывали счета. Помнится, в отцовском магазине было заведено приглашать самых лучших покупателей отобедать в специальной гостевой комнате. С самого утра кухонная прислуга хлопотала около чана с рисом — готовила для гостей щедрое угощение. Столько лет уже прошло! — пролетело, словно один миг, даже не верится — так ясно я все помню…

В общем, деньги у отца водились, и наше семейство могло себе позволить жить со вкусом, даже с некоторым шиком. Например, мой старик первым начал торговать наручными часами. Тогда часы в провинции еще были диковинкой, и отец выписывал целые партии часов из самого Токио, а потом выставлял в специальной стеклянной витрине — у него в магазине был целый отдел часов!

Жизнь в прежние годы изрядно отличалась от нынешней — была и бедней, и проще, так что большинству людей о собственных наручных часах приходилось только мечтать — тем более о таких роскошных, какие продавались в магазине у моего старика! Он торговал настоящими швейцарскими часами с браслетами из чистого золота — они сверкали в витрине как драгоценности и стоили больших денег.

По главным праздникам — в Новый год или на Праздник поминовения усопших Бон [3] — отец награждал своих продавцов и приказчиков за хорошую работу и дарил им наручные часы. Это был особый ритуал — в зале ставили роскошный праздничный букет, сам отец усаживался на возвышении, как благородный князь, и оттуда любовался склоненными головами собственного персонала. Все работники по старой традиции опускались перед ним на колени и склонялись настолько низко, что касались лбом пола, лица у бедняг были красными от напряжения. Главный приказчик оглашал имя очередного примерного работника, и тогда названный человек, не поднимая головы, подползал на коленках поближе к отцу, и отец говорил что-то вроде:

— Молодец, ты трудился достойно! — вынимал часы и лично надевал их награжденному работнику на руку.

У меня слов не хватит описать, какой эффект это производило — молоденьких ребят буквально распирало от гордости. Сейчас-то я догадываюсь — мой старик устраивал все это действо только затем, чтобы наслаждаться именно таким эффектом. Ему просто нравилось смотреть, как у людей меняются лица, как счастливая дрожь охватывает их тело — от макушки до самых пяток. Вот какой он был человек — мой отец…

Собственных родителей отец поселил в просторном загородном особняке с большим садом. Я как раз перешел в школу средней ступени, когда в дальней части участка закончили строить еще один дом. Это был гостевой дом — для сдачи внаем.

Надо заметить, что, хотя дом предназначался арендаторам, он не был той хлипкой постройкой, какие обычно сдают жильцам. Дом был возведен со всей основательностью — двухэтажная громадина с отдельным входом, а в гостиной даже сделали специальную нишу для цветочных композиций. Мы тоже занимали особняк в два этажа, но новый дом в саду был куда солиднее нашего.

По тем временам многоэтажные постройки встречались довольно редко, а частные дома в несколько этажей казались настоящей диковинкой. Обычно в многоэтажных сооружениях располагались всякие официальные организации, конторы, школы, словом, что-то в таком духе, поэтому двухэтажный жилой дом сразу оказывался в центре внимания.

Я как раз перешел в четвертый класс школы средней ступени, когда в нашем гостевом доме поселилась одинокая молодая женщина — любовница главного судьи Утсономии — изумительно красивая девушка чуть старше двадцати лет.

Необычайная красавица — можете мне поверить, в таких делах память меня никогда не подводит! Впервые я увидел лицо девушки в окне гостевого дома и навсегда запомнил ее такой, как в тот погожий осенний день.

Я еще не знал, кто она, просто возвращался из школы, прошел через калитку на заднем дворе и замер, завороженный этим зрелищем, — девушка смотрела вниз из открытого окна второго этажа. Левой рукой она легко облокачивалась об оконную раму, другой грациозно касалась виска. Волосы над ее лбом были уложены в традиционную прическу — высоким валиком, густые тяжелые пряди поблескивали на солнце. Обрамленная оконной рамой, девушка казалась прекрасной и хрупкой, как изображение на старинной гравюре. Я укрылся за деревом и тайком любовался ею. Это продолжалось довольно долго, я смотрел и недоумевал — что такая красавица делает в нашем доме?

Потом появился отец, он прошел через главный вход, вежливо пропустив вперед дородного мужчину в дорогом и респектабельном костюме. Отец показывал гостю дом, сад и все вокруг — он то болтал без умолку, то кланялся без передышки. Мой старик всегда знал себе цену, он был не из тех людей, что станут лишний раз лебезить и гнуть спину в поклонах, и мне оставалось только удивляться — с чего вдруг мой папаша так засуетился? Скоро к отцу и его солидному спутнику присоединилась девушка и стала что-то шептать представительному мужчине на ухо, а он только качал головой и ворчал в ответ. Мне это очень не понравилось, я сразу же проникся неприязнью к толстому дядьке.

Дородным мужчиной оказался сам главный судья — он заглянул к нам, лично осмотрел жилище, которое собирался арендовать для своей молоденькой содержанки, одобрил двухэтажное строение в саду, и всего через десять дней девушка окончательно переехала в наш гостевой дом.

Судья посещал любовницу исключительно по воскресеньям и только днем. Не было случая, чтобы он приехал среди недели или в субботу. Его всегда привозил рикша. У дома судья неторопливо выбирался из коляски — надо признать, этот располневший мужчина, изрядно за сорок, умел выглядеть импозантным, особенно когда был одет в официальное кимоно и гэта — традиционные деревянные сандалии на высокой подошве [4]. Он стоял и ждал, пока девушка сама расплатится и отпустит рикшу. Потом они удалялись в дом и оставались там до вечера.

В сумерках рикша возвращался за судьей, поднимал над коляской складной бумажный полог, почтенный пассажир устраивался среди подушек, и они отправлялись в обратный путь, а девушка, выходившая проводить гостя, долго смотрела вслед, стоя у двери.

Один раз в месяц мне представлялся повод заглянуть к нашей постоялице — я получал от нее плату за аренду дома.

Дело в том, что отец вынужден был отказаться от жизни в уютном и живописном пригороде — слишком занятый торговлей, он не мог покинуть небольшую квартиру над своим магазином, где вместе с ним оставались моя мама и младшая сестренка. А мне пришлось перебраться к бабушке и дедушке, и в мои обязанности входило ежемесячно наведываться к девушке за оплатой.

Она вручала мне деньги и вежливо говорила:

— Вот — возьмите, большое спасибо! — и больше не добавляла ни слова.

Так продолжалось до зимы. Но однажды вечером, когда я заглянул к ней за очередной арендной платой и привычно топтался у двери, она крикнула из глубины дома:

— Проходи сюда, Эйдзи!

Я ничего не ответил, а поскольку дверь была открыта, направился прямиком в комнату, раздвинул обтянутые бумагой двери-ширму и увидел девушку.

Она сидела у жаровни и держала в руках палочки для еды.

— Я только что приготовила рисовые пирожки — хочешь попробовать? Эйдзи — ну что ты там застрял? Подходи ближе, садись грейся… Давай же, скорее! Устраивайся… Скажи мне… Скажи, сколько тебе лет?

— Зачем?

— Неважно, просто скажи, и все…

Она слегка улыбнулась и заглянула мне в лицо, потом тоненькими, изящными пальчиками отломила кусочек от надкушенного пирожка и нежно потребовала:

— Открывай-ка ротик!

Помню, как моя голова закружилась и на миг весь остальной мир растаял — утратил четкие границы и очертания. Я видел только одно — как ее белоснежные пальчики приближаются к моему лицу, и едва дышал! За эти краткие секунды моя жизнь изменилась — перевернулась и понеслась кувырком… Я совершенно потерял голову — сами можете догадаться, что случилось дальше