Сестры тоже всегда ходили на вокзал к приходу пассажирского поезда. Учились они в первую смену (и вообще второй смены в школе здесь не было) и, вернувшись из школы и пообедав, они надевали нарядные платья и шли на вокзал. Это было традицией, каким-то обязательным развлечением для жителей железнодорожного поселка, для всей его нерабочей части. Дамы надевали нарядные платья, так как лучше всего показать их многочисленной публике было на перроне, девицы тоже старались щегольнуть обновками и к моменту прихода поезда весь перрон был густо заполнен нарядной гуляющей толпой. Можно было подумать, что в этом городе всегда много уезжающих и встречающих, но на самом деле редко кто высаживался из поезда и еще реже были уезжающие. Поезд стоял всего десять минут, но он был своего рода магнитом, притягивающим на перрон модниц и бездельниц, не знавших, чем заняться и у которых было очень много свободного времени.

Несколько раз Надя и Оля звали Леонида пойти с ними к поезду, он сходил с ними, но ему показалось скучным толкаться по перрону, глазеть на публику.

— Ну что интересного ходить без толку, — сказал он девочкам. — Лучше почитать.

И девочки послушались его и перестали ходить к поезду. Тетя Зоя удивилась: «Оля, Надя, почему вы не ходите теперь к поезду? Ведь это так интересно!»

Но сама тетя Зоя к поезду не ходила — она была слишком солидна для такого развлечения.

Девочки спрашивали Леонида, как он жил «там», в России. Он рассказывал, как умел, нескладно и сбивчиво, о школе, о товарищах, о том, как он с Мишей Ерофеевым ходил летом за черемухой, как с матерью ездил на пароходе каждое лето в деревню, когда был еще совсем маленьким. Девочки слушали внимательно. Однажды Оля спросила:

— А правда, что там в школе не учат закон божий?

— Правда, мы там политграмоту учили. Ребята всегда говорили: «Здорово зажарена азбука Бухарина».

— Батюшка в школе говорил, что там все церкви закрыли и молиться не разрешают, — сказала Надя. — Это тоже правда?

— А я не знаю, — искренне ответил Леонид. 3 Церкви вроде есть и молятся там, а мы не бывали.

Сколько себя помнил Леонид, вопрос религии, вопрос веры, никогда не заострялся в их семье. В комнате бабушки висели иконы, но в церковь она ходила редко, зато Рождество и Пасху праздновали всегда, готовили елку, пекли куличи, красили яйца, делали творожную «пасху» с изюмом и цукатами. Но к заутрени никогда не ходили, в церковь бабушка водила его только в День ангела, говоря, что надо помолиться ангелу-хранителю. После смерти бабушки мать иконы положила в сундук, но когда он ложился спать, обычно крестила его и говорила: «Спи с богом». Рождество и Пасху уже не праздновали, как при бабушке, не делали елку, не пекли куличи, но, наверное, потому что трудно было с продуктами. Мать в церковь не ходила, Леонид не видел, чтобы она когда-нибудь молилась, но не любила, когда при ней начинали богохульствовать и смеяться над религией, говоря, что это неуважение к чувствам человека. Он знал только одну молитву «Отче наш», которой выучила его бабушка в детстве и дальше этого его религиозные познания не шли.

Здесь же было совсем иное. Во всех комнатах дома висели иконы, в том числе и в дядином кабинете. В субботу и в воскресенье, а также по церковным праздникам в столовой, в спальне дяди и тети и в комнате девочек горели лампады, которые тетя Зоя зажигала сама, не разрешая делать это Василию-большому или Василию-маленькому, говоря, что они «нехристи», но чистил лампады до ослепительного блеска Василий-маленький. Видимо, «нехристю» это было сподручнее делать, чем тете Зое.

Каждое воскресенье девочки, нарядно одетые, шли в церковь. Позднее туда шла и тетя Зоя, которая говорила, что отстоять всю обедню она не может — очень утомительно. Дядя Семен в церковь ходил редко, видимо, был сильно занят.

— Машенька, а почему Леня не ходит с девочками в церковь? — спросила тетя Зоя, увидев, что Леонид пошел с книжкой в беседку, когда девочки собрались в церковь. — У нас здесь все ходят в церковь. Я и тебе советую не нарушать этого правила. Узнают, что вы не ходите в церковь, начнутся неприятные разговоры.

И с тех пор, чтобы не подводить дядю Семена и тетю Зою, мать и Леонид стали ходить по воскресеньям в церковь. Леониду понравилась церковь — небольшая, уютная, пронизанная солнцем, дробившимся в ризах икон. Он слушал пение хора, не вникая в слова песнопений, а просто как приятную мелодию. Кадильный дым клубился в солнечных лучах, принимая причудливые формы. Он не молился, но под пение хора думалось о чем-то хорошем и интересном. Но стоять долго надоедало и он выходил на улицу под неодобрительными взглядами старух. По карнизам церкви ходили толстые голуби и громко ворковали. Если задрать голову, то виделись верхушки деревьев и плывущие над колокольней пухлые облака.

Иногда к воскресному обеду приходил священник — отец Владимир. Высокий, полный, с гривой седеющих волос и большой бородой. Он благословлял всех размашистым движением руки и садился во главе стола, где в другие дни сидел дядя Семен, обводил всех сидящих строгим взглядом и, казалось, давил на всех своим присутствием. Говорил всегда только он один, а другие только слушали. Водку он пил большой, специальной «его» рюмкой, но не хмелел. Тема его разговоров была одна — об оскудении веры христовой, о гонении сатанинском на православную церковь, о скором втором пришествии за грехи наши. Эти разговоры повторялись каждый раз, когда приходил отец Владимир, и, видимо, другая тематика его не интересовала. Даже тетя Зоя как-то сказала матери Леонида: «Нашего батюшку можно один раз послушать и хватит, а потом всегда повторяется! Он и проповеди-то только об этом говорит».

После обеда отец Владимир прятал крест и садился с дядей Семеном и двумя другими партнерами, специально заранее приглашавшимися для этого, за карты. Теперь он становился простым и мирским, смеялся, курил и был куда симпатичнее, чем за обедом.

Узнав, что мать с Леонидом приехали «оттуда», отец Владимир сказал ей только: «Рад, что вырвались из царства бесовского!» Но расспрашивать ничего не стал. Видимо, у него сложилось твердое представление о жизни в России и никакие разговоры о подлинной жизни там этого представления поколебать не могли.

Так новый круг знакомств расширялся все больше.

Прошло недели две со дня знакомства с полковником Капельницким. В доме он больше не появлялся, но напомнил о себе совсем неожиданно. Однажды тетя Зоя зашла в комнату к матери Леонида и несколько смущенно сказала:

— Машенька, смотри, про тебя написали, — и протянула матери газету.

— Про меня? — удивилась мать. — Что же могут про меня написать? Я под извозчика не попадала, как чеховский герой. Странно!

Она взяла газету и стала читать. Лицо ее покрылось красными пятнами, руки задрожали и она заплакала.

— Господи, какая ложь! — сказала мать сквозь слезы. — Как могла такое написать?! Ведь я же ничего подобного никому не говорила!

Леонид взял газету. В ней было написана «беседа нашего корреспондента» с перешедшей нелегально границу русской женщиной с десятилетним ребенком. Далее следовали полностью имя, отчество и фамилия матери. Вырвавшаяся из большевистского ада, она даже сейчас боится говорить обо всем, опасаясь, видимо, чекистов, которые продолжают ей мерещиться повсюду. Но одно не могла она скрыть — это то, что русский народ ждет момента, чтобы сбросить ненавистную большевистскую власть и что этот момент вот-вот наступит.

— Но ведь я ничего подобного не говорила, ни с каким корреспондентом не беседовала! — говорила возмущенно мать. — Надо дать опровержение этой гнусной клевете!

— Но кто же будет печатать твое опровержение?! — старалась успокоить мать тетя Зоя. — Они здесь все помешались на политике! Мы раньше так спокойно здесь жили и не знали никаких политик! Мне так абсолютно все равно, кто будет у власти, лишь бы жизнь оставалась спокойной!

Тетя Зоя еще долго успокаивала мать, стараясь доказать ей, что ничего особенного не произошло, что таких сообщений в газете не перечесть.