— Алексей Алексеевич, Вы опять о политике, — остановила его мать. — Хотите чаю?

— Чаю? Нет, спасибо! Как говорится, чай не водка — много не выпьешь, — засмеялся он дробным смешком. — Надо домой, баиньки!

Он поднялся, опять церемонно приложился к руке матери Леонида, кивнул головой Леониду и не совсем твердой походкой вышел из комнаты. Мать открыла форточку и прижалась лбом к оконному стеклу.

— Тебя продует, не стой под форточкой, — сказал Леонид.

— Надо немного голову охладить, — не поворачиваясь, сказала мать. — От таких разговоров тошно становится. Всегда в нашей семье были далеки от политики, и отец, и мать, и твой отец. Работали, заботились о семье, но никогда не занимались политикой. А оказывается мимо нее не пройдешь! И не понимаю я в ней ничего, но чувствую сердцем, что этот несостоявшийся губернатор не любит нашу Родину. А любит только себя! Тоже мне — Россию вздумал разбазаривать!

— Да ладно, не волнуйся ты, — успокаивающе сказал Леонид. — Мало ли что он с пьяных глаз наплетет!

— А что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, знаешь ты эту пословицу? Ведь все нутро у него такими мыслями пропитано. И неужели когда-нибудь вот такие Меньшиковы осуществят свои намерения?!

— Говорят, бодливой корове Бог рог не дает, — засмеялся Леонид, закрывая форточку.

— Будем надеяться, — устало сказала мать. — А ты будь, пожалуйста, подальше от всех этих эмигрантских организаций. Ничего они хорошего не дают.

Если бы знала мать, что Леонид недавно запутался в лабиринте эмигрантской политики и не знал как из него выбраться!

Несмотря на протесты тети Зои, дядя Семен вскоре после нового года уехал к себе на станцию восстановить порядок на участке. Тетя Зоя твердо решила из Харбина не уезжать и подыскивала хорошую квартиру, чтобы обосноваться в городе. С дяди Семена она взяла слово, что в ближайшее время он уволиться с дороги и займется подрядными работами. Харбин стал для нее теперь обетованной землей, где можно было уберечься от невзгод. Дядя Семен долго не соглашался уволиться с дороги, но тетя Зоя сумела все же уломать его и он уехал с намерением через несколько месяцев вернуться в Харбин.

Отъезд Леокадии явился полной неожиданностью. Ветреным февральским вечером, когда Леонид уже собирался ложиться спать, а мать читала, лежа в постели, кто-то постучал в окно. Леонид вышел на крыльцо и увидел Леокадию, взволнованную и какую-то растерянную.

— К вам можно? — спросила она.

— Ну, конечно, можно, — пропуская ее вперед, сказал Леонид, — что случилось?

— Здравствуйте, Мария Александровна, — войдя в комнату, поздоровалась Леокадия. — Простите, что я так поздно.

— Здравствуй, — ласково сказала мать. — проходи, садись, ты у нас всегда желанная гостья.

— Я на минуточку, еще столько дел. — Леокадия села на край кровати и как-то вся сникла. — Я пришла попрощаться, завтра утром уезжаем!

— Как? Куда уезжаем?! — все еще ничего не понимая, взял ее за руку Леонид. Ведь никаких разговоров об отъезде не было! С кем ты уезжаешь? Что, папа куда-нибудь устроился? Почему ты раньше ничего от этом не говорила?!

— Я уезжаю с моими хозяевами в Мукден. Понимаете, они там открыли магазин и переезжают туда, говорят, что после конфликта в Харбине не стоит оставаться. И сегодня предложили мне ехать с ними. Боятся, что Мукдене для Розочки хорошую бонну не найдут. Жалование почти вдвое увеличили. Ну я и подумала — если откажусь — опять без работы останусь. И согласилась.

— Но как же я? — чувствуя, что сейчас рушиться что-то, казавшееся незыблемым, с хрипотцой в голосе спросил Леонид. — Ты обо мне подумала? — Он впервые, не стесняясь матери, заговорил так.

— Я все время думаю о тебе, — опустила голову Леокадия. — Но пойми меня правильно — я не вправе отказаться от такого предложения. Отец опять не работает, мать получает гроши, фактически я одна содержу всю семью!

— Но как же я, как же я?! — опять повторил Леонид.

— Но ведь я не навсегда уезжаю. Как только будет возможность, так я вернусь. Я буду часто писать! Часто писать, — повторила она. — Только не забывай меня!

— Нет, тебя он не забудет, — взяла за плечи Леокадию мать. — Конечно, расставаться тяжело, но что поделаешь. Безусловно, ты права, от такого места отказываться нельзя. Ну, поскучаете друг о друге, это даже хорошо!

— А что тут хорошего? — все еще не в силах осознать того, что будет после отъезда Леокадии, — Что хорошего?! — переспросил Леонид. — Ты вечно приносишь себя в жертву семье. Для себя то ты должна жить?

— Леня, — с тоской в голосе попросила Леокадия, — не мучь меня, мне и так не легко. Но разве могу я поступить иначе? Хорошо, что ты с мамой вдвоем, а у нас, кроме меня, пятеро!

— Ну, ты, девочка, не расстраивайся, — привела к себе Леокадию мать, — Он все поймет. Это просто сейчас он от неожиданности такой. Тебя он не забудет. Но и ты о нем помни. Ведь я тоже к тебе сильно привязалась!

Леокадия уткнулась лицом в плече матери. Та гладила ее по голове и от этого порыва нежности матери Леониду стало еще горше. Он как то особенно остро почувствовал приближение потери, ничем не невосполнимой.

— И когда же ты уезжаешь? — все с той же хрипотцой спросил Леонид.

— Завтра в десять утра, мукденским поездом. Только ты меня не провожай, как то сразу испуганно взметнулась она. — Ты же знаешь мою хозяйку — она в последний момент может меня уволить, когда увидит, что меня провожает молодой человек.

— Так она что — монашку из тебя хочет сделать?

— Она и требует, чтобы я вела себя как монашка. Ну, я пойду, мне надо со своими попрощаться, денег им оставить, кое-что из вещей собрать. Ведь я к ним еще не заходила, они еще ничего не знают. Я сначала к вам пришла.

— Я тебя провожу, — взял пальто Леонид. — Ты долго у них будешь?

— Я переночую дома. А сейчас проводи меня. Можно, Мария Александровна? — обратилась она к матери Леонида.

— Конечно! Ну а тебе я желаю счастья, здоровья, а главное душевной бодрости. Перенесите эту разлуку мужественно! — Она обняла и поцеловала Леокадию.

Леонид и Леокадия вышли в темноту ветреной улицы. Как всегда в это время года дул порывистый ветер, предвестник скорых весенний тайфунов. Натужно скрипели под напором ветра ставни домов и вывески магазинов. По улице пробегали маленькие смерчи пыли и мусора.

Они долго шли молча, крепко держась за руки.

— Значит все наши планы полетят к черту, — наконец сказал Леонид.

— Леня, милый, пойми, что обстоятельства сильнее нас! Если бы у тебя и у меня была хорошая служба, разве бы я поехала? Ведь все равно сейчас мы только можем мечтать о нашей женитьбе, а осуществить то эти мечты не можем!

— Проклятая эмигрантская жизнь! — злобно сказал Леонид. — Все деньги, деньги! Вечный вопрос — как существовать, на что существовать?! Значит и личное счастье в угоду этому?!

— Да, к сожалению, никто нас бесплатно содержать не будет, — горько усмехнулась она. — Но ведь когда-нибудь и на нашей улице будет праздник!

— Когда? Наверное никогда!

У ворот дома она обняла его за шею и крепко поцеловала в губы.

— Ну, иди! Помни меня всегда!

Она нырнула в калитку, махнув ему на прощанье рукой. Он долго еще простоял у ворот, словно ожидая чего-то, а потом тихо побрел по пустынным улицам. В душе была опустошенность, вялость. Из жизни уходило что-то дорогое, привычное, без чего, казалось, сама жизнь теряла всякий интерес.

Утром следующего дня он поехал на вокзал к отходу мукденского поезда. На перроне было шумно, бежали китайцы с узлами, как всегда в китайской толпе пахло чесноком и чем то пронзительно-острым. Он подошел возможно ближе к вагону первого класса. Наконец появились родители Розочки в сопровождении нескольких носильщиков, нагруженных чемоданами. А позади шла Леокадия, держа за руку Розочку, все время норовившую прыгать на одной ноге и капризно вырывавшую руку. Леонид хотел броситься навстречу Леокадии, но вспомнив ее просьбу не подходить к ней и остался стоять у стены.