В комнату, которую раньше занимал генерал Бухтин, после его отъезда, переехали супруги Меньшиковы. В первый же вечер сам Меньшиков пришел знакомиться с матерью Леонида. Высокий, худощавый, но с явно выпиравшим брюшком, он производил впечатление беременной женщины. Его жена, в отличии от мужа, была моложава, стройна и держалась надменно.

— Пришел засвидетельствовать вам свое почтение, — сказал Меньшиков, войдя в комнату и церемонно раскланиваясь. — Мы теперь живем, так сказать, под одной крышей. Разрешите представиться — Алексей Алексеевич Меньшиков. Дворянин, — добавил он многозначительно. — Да, да, дворянин, а теперь конторщик в паршивом магазинчике.

— Да Вы присаживайтесь, — пригласила мать Леонида. — Я Канская Мария Александровна. А это мой сын Леонид.

— Очень приятно, очень приятно! — с каким-то наигранным пафосом воскликнул Меньшиков, прикладываясь к руке матери Леонида и затем отвесив церемонный поклон головой Леониду. — Давно изволите здесь обитать?

— Да, порядочно. Да Вы присаживайтесь.

— Надеюсь, что мы будем жить с вами в мире и согласии, — все с таким же напыщенным тоном сказал Меньшиков.

— А чего же нам ссориться, — с легкой усмешкой сказала мать. — У нас и точек соприкосновения не так уж много. Да и вообще с соседями я всегда живу мирно.

— Это очень хорошо! Но, знаете, соседи бывают разные. Вот до этого мы так намучились, так намучились! Попались такие некультурные люди! Самые настоящие мещане!

— Но ведь и от себя зависит многое, — сказала мать. — Как с людьми, так и они с вами.

— Ах, милейшая Мария Александровна, но разве можно сравнить нас — аристократов с грубыми, малокультурными людьми! Нас всегда будет отделять от них незримая стена!

— Но почему же? — неуверенно сказала мать. Этот разговор ей явно претил. — В людях всегда можно найти хорошую сторону!

— О, я вижу — Вы большая идеалистка! — покровительственно улыбнулся Меньшиков. И потом снижая голос почти до шепота, доверительно сказал: — Должен отметить, что я из тех Меньшиковых! Которые при Петре Великом…

— Значит Вы граф? — с любопытством спросил Леонид.

— Нет, — засмеялся Меньшиков, — видите ли, наша ветвь не носила графского титула! Но все же…

Он не закончил, опять церемонно раскланялся и вышел, толкая перед собой округлое брюшко.

После этого церемонного представления Меньшиков больше не заходил, но встречая в коридоре мать Леонида, всегда галантно с ней раскланивался. Его жена тоже вежливо кивала головой при встрече, но в разговоры не вступала, держась всегда надменно и как-то обиженно поджимая губы.

Но когда начался конфликт на КВЖД, Меньшиков в один из вечеров пришел к матери Леонида. Был он возбужден, взволнован и все время соскакивал со стула.

— Как вам нравится?! — воскликнул он еще с порога. — Наконец-то началось долгожданное! Услышал господь наши молитвы!

— Простите, Вы о чем? — не поняла мать Леонида.

— Как о чем?! — воскликнул Мельников. — Разве Вы не знаете что происходит?! Китайцы наконец-то решились рассчитаться с большевиками! Это начало освободительной войны против большевиков! Сейчас, я не сомневаюсь, Япония, Англия и Америка бросят свои войска на помощь китайской армии и падение большевиков только вопрос времени!

— А чему тут радоваться? — холодно спросила мать. — Опять война? А кому она нужна?

— Как кому? — словно не понимая, переспросил Меньшиков. — Всем нам — мне, Вам, ему, — указал он на Леонида. — Свергнут большевиков и мы сможем вернуться в Россию! Вы плохо разбираетесь в политике!

Мать промолчала, опасаясь, видимо, вступать в спор на столь щекотливую тему.

— Ах, как я ненавижу большевиков! — не обращая, видимо, внимания на молчание матери Леонида, воскликнул он. — Они же искалечили всю мою жизнь! Я бы сейчас был губернатором, понимаете, гу-бер-на-то-ром, — растянул он, — а они превратили меня в жалкого конторщика! Моя жена была бы первой дамой губернии, быть может фрейлиной двора ее величества, а сейчас она шляпница в захудалой мастерской! Ужасно, ужасно! — схватился он за голову. — О, я бы рассчитался с большевиками за все эти унижения! Только бы скорее началась война!

Мать Леонида по прежнему молчала и Меньшиков, по видимому, решил, что она его внимательно слушает.

— Вы знаете, я хочу заказать молебен о даровании победы китайскому воинству, но не знаю — можно ли это? Ведь китайцы язычники. А вдруг духовенство не разрешит?

— Нет, почему же? В данном случае может разрешить, — сказала мать и было непонятно — то ли она издевалась, то ли хотела скорее избавиться от Меньшикова.

— Так Вы думаете разрешат? Надо молить всевышнего о даровании победы! Вы меня очень поддержали морально, — вскочил он со стула. — Если разрешите, я буду наведываться к Вам, чтобы поделиться своими мыслями!

— Пожалуйста, — наклонила голову мать. — Заходите.

— Ты серьезно веришь в то, что он говорил? — спросил Леонид, когда Меньшиков вышел.

— Дурак он, устало сказала мать, — а таких дураков здесь много! Ты подальше будь от этой политики! Мы губернаторских постов не потеряли, а мне вот всегда боязно за Россию — как бы ее вот такие Меньшиковы не погубили!

Сообщения эмигрантских газет утратили воинственный тон, как утратили воинственный дух и гоминьдановские войска, получившие жесткий урок на границе. В Хабаровске начались советско-китайские переговоры и в газетах были только кислые сообщения о том, как они продвигаются. Наиболее агрессивно настроенные эмигрантские круги ругали китайцев за то, что они не оправдали их чаяний. Доставалось и японцам, и американцам, и англичанам, которые, дескать, не поддерживали китайцев в нужный момент и упустили возможность свергнуть большевиков.

Но многие шепотком поговаривали о том, что русские здорово всыпали китайцам, что суворовский и кутузовский дух не угас в русском солдате, забывая о том, что немногим более десяти лет они сами драпали от этого русского солдата.

Погода стала уже по осеннему прохладной, но небо было безоблачно и прозрачно какой-то хрустальной ясностью. В те редкие дни, когда Леокадия была свободна, Леонид уходил с ней на кладбище. Они подолгу бродили по аллеям, останавливались возле могил, читая вполголоса надписи на крестах. Эти осенние дни стали им особенно дороги — каждая встреча была наполнена мечтами о том, как они будут жить, когда поженятся. Теперь было это, как будто, совсем ясно, только неумолимо вставал вопрос — а на какие средства они будут жить, когда поженятся? И поэтому точно назвать время свадьбы не могли. Да, поженятся, но когда? Наверное скоро, вот только бы им устроиться на хорошую работу. А пока что они бродили по тихим кладбищенским аллеям, сбрасывавшим листву, говоря о чем-то необычайно радостном, нужном и понятном только им.

В один из таких дней они опять увидели генерала Бухтина у могилы его жены. Сидел он на скамеечке каким-то черным жалким комочком, съежившись, вобрав голову в плечи и казался спящим.

— Василий Александрович! — окликнул его Леонид. — Что с Вами? Вам плохо?

— Плохо, Леничка, плохо, — поднял голову Бухтин. — Хуже некуда! Скорей бы помереть, да смерть не идет!

— Но почему Вы не обратитесь в Беженский комитет, наконец к доктору Зерновскому! Вам бы помогли!

— Нет, Леня, мне уже ничем не поможешь. Да и не хочу я от них помощь принимать. Они меня презирают, а я их! Финита ля комедия, — горько усмехнулся он и сделал рукой театральный жест, показавшийся необычайно жалким. — Закономерный финал эмигрантского бытия!

— Василий Александрович, но быть может я чем-нибудь могу Вам помочь? — умоляюще спросил Леонид.

— Ты, Леня, хороший парень, душевный, но у тебя же у самого ни гроша за душой нет. Эмигрантский молодой человек, полный хороших намерений, которым не суждено сбыться! Ну чем ты мне поможешь? К себе жить возьмешь? Да я и сам не пойду. Мне вон туда скорей надо перебираться, — показал он рукой на могилу жены.

— Ну зачем Вы так мрачно, — тихо сказала Леокадия.