Итак, во исполнение древнейшей традиции в этот вечер, как и во все прочие вечера, охранники почтили капитолийский обычай: начали с проклятий в адрес мэра, потом помянули всю мэрию, а за ней уже и правительство. Тут у них возник небольшой творческий кризис, но они вовремя вспомнили своего начальника, которому посвятили блестящие и неповторимые лингвистические изобретения. После чего подошли к классическому финалу: проклятиям в адрес болельщиков «Лацио». Как известно, болельщики именно этого клуба были повинны во всех бедах, сыпавшихся на головы болельщиков «Ромы», а также во многих других преступлениях космического масштаба, включая глобальное потепление, парниковый эффект, снегопад 2011 года и километровые пробки в дождливые дни. Впрочем, больше всех досталось все же коту, хозяином которого был не иначе как болельщик «Лацио».

У Ансельмо было достаточно времени, чтобы незаметно прокрасться вдоль стены и нырнуть в дверь. Он летел вниз по лестнице быстрее ветра, пока не добрался до второго этажа. Табличка на деревянной двери гласила, что за ней находится видеоархив. По воле случая, везения или общего запустения, царившего в депо, дверь оказалась открытой. Ансельмо вошел внутрь и снова оказался в темноте.

Шкафы поднимались до самого потолка. В воздухе висел затхлый запах давно забытых вещей. На полу окурки, по углам паутина. Если бы не запах, этот архив вполне мог сойти за его склад потерянных посланий. Только подойдя ближе к полкам, Ансельмо понял, что это место совсем не похоже на секретную комнату в веломастерской отца. Вместо пестрого хаоса писем, открыток, пакетов, конвертов — суровый строй черных коробок. Ансельмо коснулся рукой одной из полок. Железная. Холодная. Цифры, написанные от руки на белых этикетках, означали даты. Наспех приклеенные стикеры извещали о номере маршрута, на котором была сделана запись. При тусклом оранжевом свете уличного фонаря, заглядывавшего в широкое окно, Ансельмо пробежал глазами числа и буквы. И нашел то, что искал: маршрут 786 Трастевере — Редуцци. Мартовская коробка стояла выше, чем ему бы хотелось. Он не мог раскрыть свои светящиеся крылья: его бы заметили.

Но он увидел рядом коробку.

Подвинул ее к полке.

Взял запись за 23 марта, сунул ее в карман кожаной куртки, вернул коробку на место. Теперь надо выбираться.

Небо за стеклами смотрело вниз тысячью глаз. Он открыл окно и прыгнул в воздух, не думая больше ни о чем. Кто-то внизу что-то сказал, но он был уже далеко. Растаял в фиолетовых облаках.

Ее пустой дом никогда не был таким оживленным. Каждое слово Ансельмо, каждый его взгляд, мягкое прикосновение его губ ласкало стены, зачарованно двигалось вереницей по полу рядом с ее кроватью, забивалось в углы. Грета молча рассматривала все это, блуждая взглядом по вещам, раскиданным по комнате. Что подумал бы Ансельмо о беспорядке на ее письменном столе? О ее тряпичном белом волке, уснувшем на стуле? О комиксах на комоде? О настольной лампе в форме велосипеда? Она зажала в кулаке край одеяла в красно-синюю клетку и свернулась калачиком рядом с подушкой. Где он сейчас? Запах ветра и дороги. Грета закрыла глаза. Зазвонил телефон. Она вскочила, сев в кровати, как кукла на пружине, и нервно схватила трубку.

— Грета, золотце, как дела? — спросила мать.

— Хорошо. У тебя? — ответила она разочарованно.

— Да так… крысы набежали…

Крысами мать называла поздних клиентов. Тех, что приходили, когда ресторан уже закрывался. Хлеба к тому времени обычно не оставалось, поэтому мать подавала им хлебные палочки. Они тут же принимались их грызть как крысы.

— Я сегодня буду поздно. Извини.

— Хорошо, пока.

— Подожди. Ты занята? Я хотела у тебя кое-что спросить…

Да, она занята. И телефон нельзя занимать. Она ждет звонка. Она не может его пропустить.

— Нет, не занята. Говори.

— Сегодня вечером наш шеф-повар приготовил два десерта: кростату с малиной и пирог. Ты что хочешь на завтрак?

Хочу, чтоб ты исчезла.

— Пирог.

— Хорошо, значит, большой кусок пирога для моей девочки. Я его прямо сейчас и отложу, чтобы крысы не стащили.

Смех.

Молчание.

— Что с тобой? У тебя точно все хорошо?

Правильный ответ «да», искренний — «нет».

— Да.

— У тебя голос как на похоронах…

— Мама, ну хватит. Просто я уже спала.

Притворный зевок.

— Прости, прости. Я тебя разбудила. Пока, золотце! Спокойной ночи.

— Спасибо, пока.

Грета нажала на красную кнопку. Экран какое-то время светился, и она увидела время: за полночь. Ансельмо должен был уже все закончить в депо. И если он еще не закончил, значит, что-то пошло не так. С ним, наверное, что-то случилось, иначе он бы позвонил. Как обещал. Но если с ним что-то случилось, как бы он смог это сделать? Значит, должна позвонить она. Да. Срочно. Нет, это рискованно: а что, если он еще в депо? Она может выдать его. Нет, она не должна ему звонить. Она должна ждать. Может, эсэмэс? Нет, это тоже опасно. Только ждать. Экран телефона медленно погас, и в темноте вдруг стали происходить невероятные вещи.

Сначала она почувствовала дрожь вдоль позвоночника. Так, должно быть, дрожит зверь, почуяв опасность. Потом ей показалось, что в углах комнаты что-то задвигалось, потом в стенах за обоями, в щелях в полу, в складках одеяла. В черной от страха волне медленно и зловеще нарастали голоса ожидания. Измазанные дегтем рты начали шептать бессмысленные слова. Сначала непонятные, потом все более отчетливые.

Он ушел. Он не вернется, говорили они.

Грета отмахнулась от этой лжи резким движением рук: «Неправда!»

Правда. Он не вернется. Никогда.

Руки потянулись к ушам и плотно зажали их. «Замолчите! Замолчите немедленно!» Но они не умолкали.

Он больше никогда не вернется.

Грета почувствовала, как где-то внутри нее маленькое-маленькое существо делает глубокий вдох. Потом наступила абсолютная тишина, заряженная грозой. А вслед за ней раздался грохот. Кто-то что-то кричал. Очень громко. Не останавливаясь. Не дыша. Не двигаясь. Крик разрывал углы рта. Ничего больше не осталось. Был только этот крик. Бесконечный, как мир за окном в безразличной ночи, рассекаемой сильным ветром.

Грета вскочила на ноги и включила свет. Посмотрела на свое отражение в окне. Огромные от страха глаза. Черная родинка на подбородке, тонувшая в бледном омуте щек. Искры между веками и зрачками, еще не привыкшими к свету. Грета закрыла глаза, чтобы прогнать искры.

Когда она их снова открыла, все было как прежде. Никто не кричал. Белый волк не двинулся с места. Лежал на стуле, довернув к ней смешную морду с деревянной пуговицей вместо носа. Грета взяла волка и поцеловала его в пуговицу, как делала много раз на протяжении многих лет. Потом вернулась в кровать, не погасив свет и прихватив с собой волка. Положила его на грудь, прямо посредине, и закрыла глаза, изнуренная неведомой усталостью. Через несколько секунд она уже спала, провалившись в глухой сон, но, прежде чем погрузиться в темноту, почувствовала, как маленькое-маленькое существо говорит что-то, чего никто никогда не вспомнит. Может, оно говорило это Ансельмо. Может, ей. Главное, что оно больше не кричало. Оно тоненьким голоском просило обнять его.

Если бы ты обняла меня сегодня ночью, мир показался бы мне меньше.

И я бы смог понять его.

— Где ты был?

— Ты еще не спишь?

— Я тебя ждал.

Ансельмо смотрел на отца, ничего не понимая. Он не в первый раз возвращался домой ночью. Обычно он просто предупреждал перед выходом, чтобы отец не волновался, и этого было достаточно. Но сегодня Гвидо выглядел мрачнее тучи. Ансельмо никогда не видел у отца такого лица. Напряженного, хмурого, недоверчивого.

— Я ведь говорил, что поздно вернусь… — сказал Ансельмо удивленно, не собираясь спорить.

— Я спрашиваю, где ты был.

Туча все больше сгущалась вокруг почти белой бороды.