— Вам известно, что произошло?

— Нет. Это не редкость, когда увольняют рабочего, который не справляется со своим делом. Недостатка в рабочей силе нет.

— Расскажите мне о Лакдаре Гарибе.

— Мне он не подчиняется.

— То есть?

Жардэ уловил внезапное замешательство в собеседнике, но тот поспешно ответил:

— В имении он занимается всем и ничем, но землю не обрабатывает, разве что ухаживает за своим личным садиком.

— У него есть комната в имении?

— В его полном распоряжении целый домик.

— Вы не знаете, почему он пользуется таким особым расположением?

— Не знаю. Месье привез его с собой из Алжира, после провозглашения независимости. Это все, что мне известно. Бенуата, экономка, говорит, что это разновидность сторожевого пса. Должен вам сообщить также, что еду себе он готовит сам. Свинину не ест, вы понимаете, вина не пьет… Но исправно приходит на кухню за всем необходимым.

Жардэ отметил про себя, что забыл вызвать экономку, и поднялся из-за стола:

— Благодарю вас. На сегодня хватит. Подпишите, пожалуйста, ваши показания.

Он повернулся к молодому инспектору, закладывавшему чистый лист бумаги в машинку:

— Пригласите мадам Делакур, — попросил он.

Дидье Корес, совершенно очевидно, не был тем, кого искал Жардэ. Но его рассказ, хотя и не продвинул расследование, помог выяснить, что господин Делакур лгал, утверждая, будто не имел никаких контактов с Жюльеном Комбрэ в течение шести месяцев, что-тот работал в Гренуйер. «Очная ставка может получиться забавной! — подумал комиссар. — Если, конечно, дело дойдет до очной ставки».

Высокая, красивая, еще стройная дама в костюме из легкой белой ткани, простого покроя, слишком элегантном для этого случая, как бы напоказ, светлокаштановые недлинные волосы, безукоризненно уложенные наверняка одним из лучших парикмахеров города, мадам Делакур была к тому же обладательницей длинных ухоженных рук и рассеянноблизоруких глаз. «Ей бы надо носить очки, чтобы не оступиться!» — подумал Жардэ, стараясь расслабиться.

— Мадам, — обратился он к вошедшей, — мне хотелось бы услышать от вас о Кларе Мерсье.

— О Кларе Мерсье?

— Именно. О девочке, которая проводила каникулы у вас в имении в Алжире более десяти лет назад.

Она заколебалась, показывая, что вспомнить стоит ей усилий.

— Мы не видели ее более десяти лет, это все, что я могу вам сказать. И не имели о ней никаких известий.

— Но ведь это вы отвозили ее обратно во Францию после прерванных каникул, если мои данные верны?

— Да, действительно я.

— И вы вернули девочку ее семье?

— У Клары не было семьи. Она жила в сиротском доме в Фонтенбло, которым занималась сестра мужа. И та взяла на себя все дальнейшие хлопоты о девочке, когда мы переехали во Францию.

— Позвольте мне, мадам, выразить свое удивление… скажем, вашим некоторым безразличием по отношению к ней. Девочкаподросток, примерно одного возраста с вашей племянницей, проводит несколько недель в ваших алжирских владениях, вы отвозите ее обратно и потом…

Дама выпрямилась, и комиссару показалось, что глаза ее потемнели, а голос стал суше:

— Потом, господин комиссар, были беспорядки, убийства, смертоносная война, каждодневная тревога, расставание с имением и переезд во Францию. Переселялись в спешке. Конечно, тому, кто не пережил этого, трудно представить…

Жардэ уловил легкую слабинку в великолепии этой женщины, превосходно владевшей своими нервами и разыгрывавшей на удивление комедию точно такую же, как ее муж несколько дней назад, но в ином регистре. Тот выступал в образе эдакого благородного отца семейства, популярном в парижском театре «Одеон» в 20е годы, она — в роли наивной стареющей инженю. Комиссар испытал бешеное желание выложить на стол свою козырную карту, чтобы окончательно смутить даму, но сдержался: финальный акт пьесы будет разыгран труппой в полном составе всего через несколько часов.

— Разумеется, мадам, разумеется. Полагаю, что сведения, которые я желал бы получить о Кларе Мерсье, мне сможет предоставить ваша золовка?

— Понятия не имею, комиссар. Вот уже много лет, как она больше не занимается этим сиротским домом. Впрочем, его уже закрыли. Золовка сейчас в Великобритании и известила нас, что продлит свое пребывание там еще на неделю.

— Вы говорите, что ничего не слышали о Кларе Мерсье, и тем не менее знаете, что ее сиротский дом закрыт.

«Какая актриса!» — восхищенно подумал Жардэ, когда дама ответила ему, улыбнувшись, с точно рассчитанной долей иронии:

— Моя золовка занимается теперь торговлей древностями. И сообщила мне как-то, что сиротский дом святой Женевьевы закрылся. Вот и все.

— И вы не поинтересовались в этот момент, что сталось с Кларой Мерсье?

— Нет. Не в большой степени меня занимает, куда идут суммы, которые я ежегодно вношу на различные благотворительные цели.

— То есть приезд Клары Мерсье к вам в имение, в Алжир, означал для вас благотворительное деяние?

— Нечто в этом роде, да.

Комиссару стоило невероятных усилий сдерживать закипавшую в нем глухую ярость.

— Благодарю вас. Последний вопрос: какие отношения были у вашей племянницы Анжелины с Лакдаром Гарибом?

Лишь легкое подрагивание рук свидетельствовало о том, что вопрос привел женщину в замешательство:

— Он был предан ей как сторожевой пес. Лакдар родился в имении, он же обнаружил тело моей племянницы после нелепого несчастного случая, стоившего ей жизни.

Он умолял нас забрать его с собой, когда мы покидали Алжир. Это вызвало кое-какие проблемы с администрацией, но мой муж сумел все уладить.

— И что же с тех пор?

— С тех пор он в доме — человек на все случаи. Думаю, что он любит нас.

Жардэ отметил про себя, что она не добавила: «И мы его тоже любим». Он встал, перечитал показания, протянутые молодым инспектором, и дал подписать мадам Делакур.

Отпрянув, она было открыла рот, по ничего не сказала. «И впрямь ей надо бы носить очки», — снова подумал Жардэ, когда женщина склонилась над бумагой. Роспись ее — похожий на вензель росчерк — тоже претендовала на элегантность.

Приглашенный несколько минут спустя хозяин Гренуйер прежде всего отказался сесть и обратился к Жардэ, правда, не так уверенно, как во время предыдущей встречи:

— Господин комиссар, должен вам заявить решительный протест. Вот уже несколько дней, как моя семья и я подвергаемся настоящему преследованию с вашей стороны и со стороны ваших служб. Ни с того, ни с сего вы врываетесь в мой дом, устраиваете моей матери, пожилой женщине, допрос — именно допрос, не возражайте! — и притом весьма неприятного свойства, заставляете ее пребывать в ожидании вашего благоволения в этом неуютном помещении, и все это по совершенно непонятным для меня причинам. Каждый гражданин имеет право на уважение его свободы, и, если понадобится, я напомню вам об этом надлежащим образом!

— Прошу вас присесть, — предложил Жардэ, понизив тон больше обычного. — И ответить на мои вопросы. Чем быстрее вы На них ответите, тем быстрее покинете это помещение, где служащие исполняют свои обязанности по восемь часов в день, не жалуясь на отсутствие комфорта!

Растянув тонкие губы в некое подобие улыбки, Делакур сел. В своем голубом полотняном костюме в белую полоску, вязаном темносинем галстуке и с платком в нагрудном кармане, он все еще смотрелся щеголем, хотя его элегантность, усиленно выдаваемая за естественную, несколько пожухла. Слитком франтовато он выглядел на фоне повседневной одежды полицейских: расстегнутые воротнички рубашек, закатанные рукава.

— Мы вызывали Лакдара Гариба, — осторожно продолжил комиссар, — но мне сказали, что его нет в поместье.

— Вызов пришел уже после того, как он уехал к своим родным в Алжир на пару недель.

— К родным?

— Да. У него братья в ТизиУзу.

— И когда он вернется?

— Если не пропустил пароход, то должен был прибыть сегодня утром в Марсель.

— В чем конкретно состоят его обязанности в вашем доме?