— Нет.

— А почему ты не женился?

— Потому что не нашел ту, с которой мог бы жить в согласии и любви всю жизнь. Ведь такая девушка, как ты, Ирма, редкость.

Оживление, охватившее Ирму минут десять назад, достигло высшей точки.

— Слушай! У меня есть симпатичная небольшая квартирка в Будапеште, она сейчас миллиона два стоит. И здесь тоже сколотила от магазина. Думаю, что и у тебя подходящее пристанище? Ты чем занимаешься?

Тоот судорожно напряг память, стараясь вспомнить, что же говорил девицам о нем Фенеш. Но действие алкоголя оказалось сильнее, чем ему хотелось бы.

— Я работаю на ответственной должности на одном из предприятий мясной промышленности, — осторожно ответил он.

— И сколько у тебя «навара»?

— Оклад — десять тысяч.

— Не так уж и много.

— Но к этому добавляется прогрессивка. Примерно еще две штуки в месяц.

— Ну, это уже кое-что. А приработок есть?

— Тоже есть.

— И как ты это делаешь? Люблю слушать о всяких ловких трюках. Можно определить, тертый ли ты калач.

— Ладно, но… только пообещай, что это останется между нами, а то я моту с твоей помощью и погореть.

Ирма сжала ему руку.

— Мне ты можешь довериться. Как родной сестре. Кстати, есть у тебя сестра или брат? Я всегда мечтала о том, чтобы у меня был старший брат. Но мои бедные родители, помимо меня, сумели произвести на свет только двух младших сестренок.

Тоот попытался вернуть разговор к интересующей его теме, но у него это уже плохо получалось.

— Я каждый день выношу пять кило говядины, разумеется, не почки и не требуху. Вот и подсчитай: двадцать четыре рабочих дня. За кило — восемьдесят форинтов.

В голове у Ирмы, казалось, была спрятана счетная машина, которая мгновенно выдавала результаты.

— Слушай, так это же… девять тысяч… шестьсот форинтов. Это совсем неплохо! А как тебе удается выносить?

— А! Это самое простое. Я разрубаю мясо на куски и бечевкой привязываю к ногам, под брюками.

— И охранники не замечают?!

— Наоборот! Даже жалеют меня: с каким трудом я хожу — думают, переутомился на работе.

— А твой шеф?

— Хороший парень! Он поверх мяса накручивает бумагу, чтобы не попортить брюки. Исключительно корректный мужик.

У Ирмы заблестели глаза.

— А тебе не кажется, что вдвоем мы могли бы достичь многого?

— Есть смысл попробовать, — тотчас же отозвался Тоот. — Но ведь ты не хочешь выходить замуж.

— Почему, можно рискнуть. А вообще-то мы можем начать с того, с чего обычно начинают… — И она кивнула головой в сторону другой комнаты. — что-то я чувствую усталость. Полежим немного?

— Пойдем. Но, Ирма… — и тут голос Тоота посерьезнел, — может быть, я покажусь тебе старомодным, но сейчас, когда мы подходим к такому решению, я думаю… я думаю, что имею право узнать о тебе поподробнее… Например, в каких ты была отношениях с этим Шандором Варгой? Надеюсь, не…

— О, глупыш! Ты думаешь, мне интересен этот неотесанный Мужик. Просто я продавала ему валюту, которую он мог покупать хоть килограммами.

Она встала. Взяла Тоота за руку и потянула за собой и другую комнату. Он в отчаянии огляделся, но, поскольку выход из создавшегося положения не представился, послушно последовал за ней. Уже в дверях он оглянулся и заметил, как Кати, роясь в бессильной ярости в расстегнутых брюках Фенеша, безуспешно пыталась пробудить в нем мужчину. А здоровенный Фенеш только и мог что виновато улыбаться…

Во рту стояла горечь, болела голова. Самым же неприятным было то, что чья-то рука жестко и безжалостно, словно змея, обвивала его шею. Рядом, уткнув лицо в подушку, тяжело посапывала Ирма. Тоот осторожно высвободился и встал. Переступая на цыпочках, изо всех сил стараясь не шуметь — не столько из боязни кого-либо разбудить, сколько из нежелания вступать с кем бы то ни было в разговоры, он направился к двери. Ему повезло: пока он совершал утренний туалет, никто не издал ни звука. Уже спустя полчаса после того, как проснулся, Тоот, даже не взглянув на спящих, благополучно покинул «останки» ночной пирушки и быстро выскочил из дома. Солнце уже взошло, но было еще сыро и холодно; придорожная трава серебрилась от инея. В машине Тоот достал записную книжку и посмотрел, кто же следующий объект «интервьюирования».

Не спеша «Лада» тронулась с места. Взглянув в зеркало, Тоот увидел мужчину с помятым лицом и мутными глазами, для которого минувший день явно был далеко не из самых лучших в жизни. И тем не менее, несмотря на адскую головную боль, он чувствовал себя хорошо: сознание, что он освободился от женщины, желавшей опутать его, наполнило его такой же радостью, какую он испытывал только в двадцатилетнем возрасте.

Чтобы попасть в областной центр, нужно было ехать в южном направлении. Тоот обогнул гору Верешхедь и выехал на рассекавшее грязный луг шоссе. Теперь дорога до города шла по равнинной местности. Раньше Д. был сонным сельским городишкой, а когда стал областным центром, начал неслыханно быстро развиваться. Шли настойчивые разговоры о том, что в тридцати-сорока километрах от города обнаружены огромные залежи нефти. Если эти разговоры оправдаются, во что местные жители свято верят, Верешхедь сразу потеряет свое значение.

Наконец Тоот въехал в город. В первом же бистро он выпил чашку горячего чая и позавтракал. Потом некоторое время посидел в машине и в девять часов двинулся к цели своего маршрута. Большое белое здание напоминало океанский пароход со стороны кормы. Внизу, в привратницкой, ему сказали, что-тот, кто ему нужен, находится в 27й комнате на втором этаже. Помедлив перед дверью, Тоот постучал и вошел в комнату. За пишущей машинкой сидела молодая миловидная женщина с огненно-рыжими волосами. Увидев Тоота, она вежливо улыбнулась и спросила:

— Вы записаны на прием?

Тоот представился и сказал, по какому делу он здесь. Секретарша встала и, покачивая бедрами, скрылась за обитой кожей дверью кабинета. Вскоре она вернулась и с той же официальной улыбкой сообщила:

— Будьте любезны подождать немного. Товарищ Цетеньи примет вас.

Тоот опустился в одно из вращающихся пурпурных кресел. Примерно через полчаса дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился гладколицый лысеющий человек лет так около сорока. Он поспешил Тооту навстречу с протянутой для рукопожатия рукой.

— Заходите, пожалуйста, товарищ Тоот!

Кабинет был большим и просторным. Выходящую на улицу стену составляло, по существу, одно огромное окно. В углу стояла традиционная пальма с веерообразными листьями, а посередине — массивный письменный стол, вокруг которого — уже знакомые Тооту красные вращающиеся кресла.

— Я хотел бы задать вам два-три вопроса, связанные о Шандором Варгой. Разумеется, накоротке — не хочу отнимать у вас, товарищ Цетеньи, дорогое время.

— Пожалуйста. Хотя не думаю, чтобы я был чем-то полезен следствию. На всякий случай, товарищ Тоот, вы не могли бы показать мне ваше удостоверение? Не посчитайте это за недоверие, но, коль скоро я должен давать о ком-то информацию, хотел бы знать, попадет ли она куда следует.

Тоот улыбнулся и с готовностью протянул свое служебное удостоверение.

— Итак, товарищ Тоот, вы прибыли из Верешхедьского уезда. А знаете, как там называют наш город?

Тоот отрицательно покачал головой.

— Город-самозванец. Те потомки крестьян-хозяев, которые там обретаются, не могут простить нам, что приоритет перекочевал в наш город. Стоит вам выглянуть из окна, вы увидите, что самозванец скоро превратится в настоящий областной центр. Но полагаю, вас это не интересует. Итак, что бы вы хотели узнать?

— По вашему мнению, что за человек Шандор Варга?

— С определенной точки зрения — активный работник. Блестящие способности к установлению связей.

— Как вы считаете, способен ли он был к политическим шагам?

Цетеньи, улыбаясь, покачал головой.

— Нет, не думаю. Способностью к приспособлению, если можно так выразиться, он обладал; без этого в мирное время солдат у нас не может продвинуться. Однако с другим важным качеством у него было далеко не все в порядке. Ему не хватало собственной концепции. Он, несомненно, толковый человек, но… к примеру, подхватит где-нибудь какую-то идею и тут же начинает ее исповедовать. А вообще-то это человек, который верит только тому, что видит своими глазами или щупает собственными руками. Эту особенность в себе он называл «реалистическим мышлением», и просто волосы вставали дыбом, когда он отождествлял ее с диалектическим материализмом.