Между тем на улице Амиряна студенты, все-таки, больше занимались учебой, а не чем-то прочим. Не потому, правда, что больно сознательные, а повинуясь инстинкту самосохранения в самом высшем учебном заведении Армении. Вылететь было просто: не сдал раз, не пересдал во второй – и вот тебе улица разбитых фонарей. Как избежать провала, дошло очень быстро. Получить оценку по знакомству было еще можно, но чтоб за деньги – никогда. (Времена, когда взятка унижает тем больше, чем она меньше, были еще впереди.) А тогда проще было выучить и сдать. Нештатные ситуации в счет не идут, но требуют пояснения.

Итак… Студентки филфака (так сложилось исторически) отличались какой-то особенной, не сравнимой с их сверстницами из других высших (подозреваю, что и средних) учебных заведений Еревана красотой, но если бы я сказал, что видели это только студенты, а профессора и преподаватели проходили мимо, то был бы не прав, – не проходили. Потому как не заметить, например, студентку Рашель было очень трудно, а как только Владимир Карпович Айрапетян заметил и остановился, шансы сдать политэкономию у однокурсников Рашель сильно возросли. То же самое с сокурсниками Риты Завгородней, показавшей свое расположение к Владимиру Марковичу Григоряну, после чего отношение к математической лингвистике (так, кажется, назывался его предмет) слегка потеплело. Примеры можно продолжать.

Да, пусть по своим тактико-техническим характеристикам красавицы филфака были вне конкуренции, но не могли же мы, нормальные по своим способностям люди, да и по фактуре не полные уроды, ставить свою успеваемость в зависимость от девичьих чар. Во всех случаях учиться надо было самостоятельно. И вот когда процесс раскручивался, набирал силу и во вкус входили даже самые отъявленные оболтусы, вдруг обнаруживалась тяга к чему-то неведомому, изящному, светлому. То, как оказалось, была тяга к знаниям, которые, известное дело, сила. (Правда, со временем станет ясно, что все мы все равно невежды, только в разных областях.)

…Для начинающих филологов читать та же рутина, что для студентов политехнического чертить. Соль в другом: делаешь ли ты это по обязанности или получаешь удовольствие? На филфаке научили читать для души – раз, и отличать настоящую литературу от ненастоящей – два. Если б только это и ничего другого, тогда никаких вопросов, одна благодарность. Во что превращается существо разумное, когда у него на полке пусто или, что одно и то же, – Александра Маринина, Дарья Донцова да еще Оксана Робски сверху, можно видеть по телевизору. А тогда в аудиторию входили Анжела Константиновна Симонова, Лазарь Вартанович Айвазян, Седа Арамовна Манукян, а потом в книжном шкафу появлялись «Мастер и Маргарита», «Двенадцать стульев», «Семья Тибо»… И никаких «Цементов», «Брусков», «Гидроцентралей» и прочего из советской литературной классики, доступно объясняющей, что не в жизни счастье.

…Увлечение чтением, от которого одна польза, оборачивалось, бывало, привлечением к уголовной ответственности, в чем, конечно, ничего хорошего. Самиздатовские произведения ходили по факультету не то чтобы вольготно, но достаточно свободно, и, чтоб не попадаться, стукачей надо было знать в лицо. Но тут уже дело случая, здесь как кому повезет.

Подполковник с военной кафедры, товарищ Чатьян, отвечавший за нашу готовность родину защищать, как-то предупредил.

– Не болтайте лишнего. За вами следят.

– Кто? – весело поинтересовались мы.

– Кто надо, – отрезал подполковник.

Странно. С одной стороны, подполковник был живым олицетворением полкового знамени, на котором золотом по кумачу «За нашу Советскую Родину!». И вдруг такой пассаж. А ведь накануне, при сдаче зачета по разборке-сборке автомата на время, патриотизм офицера был вновь проявлен по-военному четко и недвусмысленно.

– Что за говно! – возмутился тогда в своей обычной терминологии наш друг Шаген и отшвырнул не желавший собираться «Калашников».

Подполковник внимательно посмотрел на Шагена и выразительно, с расстановкой отчеканил.

– Советское оружие не говно. Ты сам говно!

Из чего вытекало, что не все в советских подполковниках так просто и однозначно, как казалось, и что любить родину можно и странною любовью.

А кто служил оком и ухом госбезопасности, мы вычислили сами, своим умом.

…Ограниченность контингента мужского пола на филологическом факультете сильно сужала возможности для дружбы всерьез и надолго. Положение усугублялось тем, что по общим интересам факультет объединял очень разных людей – по талантам и способностям, по вкусам и пристрастиям. Кто-то личным примером подтверждал гипотезу, что человек ежедневно произносит восемнадцать тысяч слов. Другой следовал правилу: лучше молчать и быть заподозренным в глупости, чем открыть рот и сразу рассеять все сомнения на этот счет. Один обожал футбол, другой игру на ударных инструментах и не по таланту пил. Встречались эрудиты, в том числе из тех, кто никому не давал об этом забыть. Сказать, что нас объединяла высокая любовь к литературе – и пафосно, и неправда.

Но вот, считайте. С 1957 года по 2007 год – это ровно 50 лет. Полвека. Меридиан столетия. Семеро студентов, двое из Тбилиси, один только-только вернулся из алтайской ссылки, остальные – ереванские, впервые встретились, познакомились на Амиряна, сошлись и с тех пор вместе. Артур Киракосян, Роберт Кайцуни, Эдик Маркаров, Виген Карапетян, Лева Казарян, Эрик Паязатян. Вместе с автором этих строк – ровно семь. С пустяковыми обидами, забываемыми ссорами, незначительными, по большому счету, разногласиями. Двоих, Маркарова и Карапетяна уже нет, но цифра семь не меняется, все равно остается. Пятьдесят лет, год за годом.

Что еще на факультете из нужных вещей?

Полное безразличие к национальной принадлежности, пришедшее в вуз прямым ходом из школы, где до того, кто каких кровей, тоже не было дела никому.

Уважение к степеням и званиям, безо всякого притворства. Потому что – настоящие. Поговорить с профессором вне аудитории да еще чтоб не о курсовой, а про жизнь, считалось большой удачей.

Преподаватели к студентам большей частью обращались на вы. Это приучало к почтительности не только к профессорам, к старшим вообще.

В условиях беспощадного советского дефицита, когда достать из одежды что-то пристойное было делом доблести и геройства, девушкам, тем не менее, удавалось быть привлекательными и, что интересно, с минимальным использованием косметических средств. Мужчинам для этого хватало и джинсов, но чтоб не «как бы» джинсы, а фирменные. Мораль: при наличии вкуса добиться успеха можно и малой кровью.

…Имена, когда они уводят в молодые годы и когда к ним приятно возвращаться, обладают особенной магией света. Проверьте на себе: произнесите эти имена вслух – и… времен связующая нить образуется как бы сама собой. На том и хочу завершить, на первых пришедших в голову именах.

Грануш Араевна Маркарян, Эдуард Джрбашян, Ованес Инджикян, Давид Карпович Джагацпанян, Эдуард Туманян, Елизавета Арамовна Есаян, Геворк Абелович Брутян, Саломея Арешян…

Человеку вешают на грудь Звезду Героя с одновременным вручением высшего знака отличия страны – ордена Ленина. И то и другое за подвиги, которые он не совершал. Чуть позже тот же человек становится лауреатом Ленинской премии – за книгу, которую он не писал. Книга, повествующая о подвигах, которые этот человек не совершал, называется «Малая Земля», человек – Леонид Ильич Брежнев.

Жизнелюбивый обалдуй из Баварии тридцати двух лет от роду становится рекордсменом мира по быстрому целованию. Находясь возле одной из дискотек, баварский жизнелюб за одну минуту обцеловал сто одиннадцать женщин. Ура! Достижение заносится в Книгу рекордов Гиннеса, а его имя знакомо сегодня чуть ли не всей Европе. Целовальника зовут Михаэль Бастинг.

Другой человек пятнадцать раз завоевывал кубок СССР, семнадцать раз становился чемпионом мира, тринадцать – чемпионом Европы, устанавил одиннадцать мировых рекордов. Затем он же, этот человек, совершает подвиг, восхитивший весь мир. Героя зовут Шаварш Карапетян. Кто и где этого человека помнит?