И Дебора действительно взорвалась.

— Ну так что? Ты мне так и не собираешься объяснить? Скажешь наконец, где шлялись вы четыре дня и почему ни слова не сказали?

— Это была деловая поездка, и у Оливье есть обоснованные причины молчать. А я ему поклялся тайну эту оставить при себе! Сколько можно повторять! Спрашивай у Оливье! Если кто тебе и скажет, так это он, не я! И, помолчав, добавил: — Это на самом деле была деловая поездка…и историческая в то же время! — многозначительно подняв при этом палец.

— Ну да, и деловая, и историческая, из которой вы вернулись в стельку пьяные и надушенные — не продохнуть! Аврора совершенно четко узнала духи Мими Першерон из заведения "Гранд Сабретаж"! Так что признавайся, валялись там со шлюхами?!

— Но только пару часов, правда, ведь мы вернулись в Бордо глубокой ночью и не хотели вас будить. Вот и зашли пропустить по стаканчику, что такого!

В действительности стаканчиков было не меньше дюжины — и не только стаканчиков! Ведь Оливье хотел отпраздновать успех исторической сделки в своем любимом заведении, и в результате они с Тюльпаном заявились домой пьяные, как сапожники, едва держась на ногах, ещё и распевая неприличные песни! Тогда-то все и началось! Четырехдневное ожидание в неизвестности и их скандальное возвращение распалило сестер до предела. Оба вернувшихся супруга отправились спать одни, но получив до этого свое! Взбешенная от ревности Аврора так тузила Тюльпана, что пришлось вмешаться Деборе:

— Да не того, Аврора! Этот мой, милая сестрица! Займись-ка лучше своим!

Но Аврора, выйдя из себя, не унималась — даже рискуя разрушить отношения между семьями, выдав свою интимную связь с Фанфаном:

— Ты что, не чувствуешь, что он спал с Мими Першерон?

— Да, чувствую, но твой нос мне для этого не нужен!

Аврора, не имея официального права как следует задать Тюльпану, излить на нем всю свою злость, которую пробудила в ней оправданная ревность, переключилась на Оливье, и раз его вина была в том, что Тюльпан так низко пал не с ней, для начала разбила об его голову большую вазу, а потом заперла в комнате, где тот и сидел уже три дня на хлебе и воде!

Но более всего взбесило Аврору поведение её сестры после скандального возвращения Тюльпана: Дебора тут же вернулась в супружеское ложе, чтобы приглядывать за Тюльпаном днем и ночью и непрерывно требовать от него доказательств глубокого раскаяния. Теперь, когда Аврора, спавшая одна в соседней комнате, каждую ночь слышала любовное кудахтанье сестры, порой она была готова убить Тюльпана! Хотя на самом деле причин для этого не было Дебора после родов так растолстела, что Тюльпан оказывал теперь ей только минимально положенные знаки внимания, никак не оправдывавшие её кошачьи концерты!

И вот Тюльпан сидит в кухне, ожидая, пока пройдет буря, и машинально пьет молоко, предназначенное для Жозефа-Луи, в то время как Дебора, возвышаясь над ним во всей своей красе, твердит:

— Я хотела быть добра к тебе и не поступать так, как моя сестра со своим мужем! Я разделила с тобой ложе, но предупреждаю: если сегодня же вечером не узнаю, где вы были, пойдешь спать в мансарду, где был три года назад!

— Отлично! Так и надо! — торопливо одобрила Аврора, только что вошедшая в кухню и сразу сообразившая, что наконец получит возможность как следует по душам разобраться с Тюльпаном. — Так им и надо, сестричка! Гнать этих развратников из наших спален!

— Не говоря уже о том, Тюльпан, что впредь уже не буду заботиться о нашем будущем!

— О чем это ты?

— О нашем браке.

Идея пожениться овладела Деборой ещё в Англии, но её пришлось отложить из-за организационных проблем — ну а потом она чем дальше, тем реже об этом вспоминала. Теперь, однако, оказалось, что все совсем не так: Дебора обошла тут всех и вся, — нотариусов, адвокатов, чиновников! Вот почему так побледнел Тюльпан, услышав, как Дебора заявляет:

— А все преграды к этому я ведь уже почти преодолела!

— Но ты мне ничего не говорила! — Тюльпан с трудом преодолел испуг.

— Хотела сделать тебе приятный сюрприз! Аврора мне так помогла!

— Естественно! — подтвердила Аврора, которой идея эта очень нравилась, поскольку брак её сестры с Тюльпаном навсегда бы привязал того к месту и сохранил для нее, Авроры!

— Но, разумеется, — строго добавила Дебора с видом почтенной матроны, — я никогда не пойду за человека, который не стыдится своего бесстыдного разврата и не хочет в нем покаяться! Я все могу понять, но лишь если окажется, что эти два болвана — бабника и в самом деле собрались отпраздновать успех своей исторической деловой поездки! Но мы желаем знать, что это была за поездка!

— Тогда я попрошу Оливье освободить меня от клятвы, что ничего никому не скажу! — предложил Тюльпан. Когда же фурии удалились в сад за детьми, взбежал этажом выше, — попросить Оливье сквозь замочную скважину, чтобы тот не вздумал освобождать его от клятвы — как объяснил он Оливье, чтобы в глазах Деборы оставаться презренным типом, не достойным стать её мужем!

— Но я не выдержу, Тюльпан! — вот жалобный ответ, который он услышал от Оливье. — Мне хочется курятинки с жареной на масле картошкой, с бутылочкой медокского, и после — или, может быть, даже перед этим — вареных раков, как следует промоченных бутылочкой "барсака".

— Попробую подать тебе через окно кровяной колбасы!

— Нет, нет и нет! Хочу ветчинки с провансальскими трюфелями и бутылочку "шатонеф"! — стонал Оливье.

— Ну вот! Я так и знал, что ты не выдержишь и сдашься! — взорвался Тюльпан, вне себя от ярости, что Оливье не хочет понимать трагизма его положения.

И в результате через пару часов Тюльпан уже сидел за богато накрытым столом, перед блюдами с курятиной, ветчиной, раками, жареной картошкой, бутылками "барсака" и "шатонеф-дю-Пап" ("медока" не нашлось), став, к своему ужасу желанным женихом Деборы, поскольку Оливье уже успел расписать их поездку в духе Большой Истории так живо, что можно было простить и то, что двое суток от них несло Мими Першерон.

Клятва молчать, которую Оливье на этот раз потребовал от женщин, то, что он предварительно отправил из дому всю прислугу (даже еду они накладывали сами) — все это убеждало, что рассказ был правдив до последнего слова!

— И если мы решили вам ничего не говорить, — добавил Оливье, не переставая набивать рот всем подряд — так потому, что от нашего замечания зависела безопасность маркиза де Лафайета. Ведь выдан королевский ордер на его арест! Сыщики Морепа его искали по всем портам, возможно, и в Испании тоже! К тому же, милые дамы, — сказал он наконец, заморив червячка тремя раками и четвертью каплуна, — речь шла и о нашей безопасности! Ведь что мы сделали? Помогли бунтовщику, идущему на помощь другим бунтовщикам! Потом, если все удастся, мы будем в числе первых, кто помог герою! Но сейчас? Сейчас мы лишь сообщники беглеца!

— Тебе все лишь бы говорить! Единственное, что умеешь! — упрекнул его Тюльпан, утратив вкус к еде в тот миг, когда увидел вновь Дебору Ташингем, увидел словно бы сквозь сеть, в которую опять был пойман! И будучи вне себя от злости, добавил:

— Тебе же говорили, нужно все держать в тайне, а ты болтаешь — и потому, быть может в этот самый момент лакей твой, что подслушивал под дверью, уже бежит в полицию, чтобы тебя продать!

Оливье Баттендье взглянул на часы.

— Да ничего! Сейчас бриг "Ля Виктори" уже в открытом море!

— Но мы-то нет! — ответил Фанфан, взбешенный тем, что из-за раков, ветчины и прочих деликатесов он опять стал женихом! — Я уже вижу, как распахиваются двери столовой и нас обступает толпа стражников!

Эта трагическая картина, вызванная известными нам чувствами, тут же была разрушена.

— Об этом не может быть и речи! — заявил Оливье, допивая бутылку "шатонефа". — Знал бы, сколько мне пришлось дать полиции, — совсем не волновался бы из-за такой ерунды!

Да, Оливье действительно был гений! И, нужно сказать, к этой информации он добавил ещё кое-что — казалось, ерунду, так, мелкую подробность, но она стала рубежом в судьбе некоторых из тех, кто сидел за богато накрытым столом. Ведь чтобы закрепить примирение и отпраздновать как следует, он всем налил шампанского и сказал, понятия не имея, какие непредвиденные последствия это будет иметь: