Ложь была очевидна, ибо барон для Их Величеств был никем, к тому же с пятном на репутации: принадлежал к сторонникам Дюбарри, когда та ещё была на вершине своей власти. В опере он арендовал место — чтобы иметь возможность вести там свою шпионскую деятельность, собирая среди зрителей обрывки информации, как делал это и на званых вечерах, где хватало болтливых и хвастливых дворян, прикидывавшихся осведомленными особами. Барон почти всегда возвращался домой со множеством неправдоподобных слухов, категорических утверждений генералов, которые никогда не видели битвы даже издали, и сплетен о том, что люди подслушали от важных чиновников — только вот люди эти слышали неверно и ещё хуже понимали то, что слышали.

— И наконец я здесь, — закончил барон свой длинный и бестолковый рассказ, который Тюльпан даже не слушал, не уставая удивляться, что заставляет мсье де Фокруа раздеваться перед ним донага — и притом с такой ошеломляющей естественностью!

— Мсье, — спросил он наконец барона, — вы что, хотите поразмяться?

— Отлично сказано, — воскликнул мсье де Фокруа. — Ах вы мой милый безобразник! — и с влюбленным видом скользнул к Фанфану в постель, однако тот торопливо отодвинулся и заявил:

— Амедей, послушай, ты мне вовсе не антипатичен, наоборот, но должен признаться, что я уже давно привык спать один!

Так по-приятельски назвал он барона потому, что рассчитывал облегчить объяснение.

— Но милый, — захихикал барон, — мы спать пока не собираемся, правда? Ах ты, злодей, хочешь помучить своего Амедея!

— Вовсе нет! — твердо заявил Тюльпан и вскочил с кровати, стянув покрывало, чтобы завернуться.

Барон в смятении вытаращил недоумевающие глаза, поскольку не мог взять в толк поведение Фанфана.

— Но прошлой ночью ты ведь…

— Что?

— И ты уже забыл?

— Мне нечего забывать, поскольку прошлой ночью со мной ничего не было. Вам что-то показалось!

— Ах, нет, ну уж нет!

— Значит, с вами был кто-то другой, не вижу другого объяснения.

— Ах, я ошибся комнатой!

— Мой друг, вы ошиблись и по части моих интересов: я для любовных игр приемлю только женщин.

— И не хочешь научиться по-другому? — предложил барон.

— Нет, не хочу, и не настаивай. Я люблю женщин!

Барон, вконец расстроенный, удалился к себе, где проплакал всю ночь. Тюльпан отверг его любовь, и ныне он не знал, как того заполучить или, может быть, просто выгнать из дому. Нет, он решил вести себя иначе. Использовать Тюльпана в своих интересах, а, может быть, и тайно отомстить, если придуманный ночью план рухнет.

К восьми часам Фанфан-Тюльпан успел позавтракать и уже хотел прощаться, когда вошел барон в алом халате. С кругами под глазами от мук неразделенной любви, он тем не менее не потерял присутствия духа всмотрись Фанфан получше, заметил бы в его глазах циничный блеск.

В руках у барона был деревянный чемоданчик с крепким замком. Поставив чемоданчик на стол, сел лицом к лицу с Тюльпаном.

— Друг мой, — обратился он к Тюльпану, — вы простите мне, что нынче ночью я не смог сдержать своих чувств?

— Все уже забыто, мсье, напротив, я чувствую, что дурно отблагодарил вас за исключительное гостеприимство и потому готов на все, чтобы вы извинили меня!

— Благодарю. Я знал, вы дворянин.

— Да вовсе нет! Но к вам я отношусь по-дружески!

За это заявление барон отблагодарил его грустной улыбкой, открыв чемоданчик, из которого вынул огромный великолепный пистолет с серебряной рукоятью, выложенной золотом.

— Великолепно! — Тюльпан рукою знатока взвесил оружие, потом подробно оглядел его. — Вот это вещь! Она могла выйти из мастерской мсье Шартье, оружейника, но и художника тоже!

— У вас хороший глаз, мальчик! Я заказал его для своего племянника, живущего в провинции, чтобы отблагодарить за услуги. Племянник собирает роскошное оружие и я полагал, что ничто не доставит ему такой радости, как это!

— Великолепно! — продолжал Тюльпан. — И вы хотели…

— Чтобы вы его доставили. Я собирался это сделать сам, но несколько недель на это не будет времени. Нужно привести в порядок дела и решить множество вещей, — барон завернул оружие и запер в чемоданчик. Естественно, я богато вознагражу…

— У меня ещё почти пятьдесят ливров.

— Я дам вам ещё пятьдесят!

— К вашим услугам, мсье! Куда мне ехать?

— Пойдемте в кабинет, я вам покажу на карте!

И через два часа Тюльпан на прекрасном коне выезжал из Парижа. У него не было причин расстраиваться. Отправиться в путь как свободный человек, всегда таило для него очарование! А, кроме того, вне Парижа ему грозил гораздо меньший риск быть арестованным за дезертирство. И заодно он удалялся от той загадочной опасности, которая грозила со стороны герцога Шартрского. Но самой главной причиной радости было то, что ехал он в Дюнкерк!

Когда барон произнес название города, Фанфан почувствовал, как сильнее забилось сердце. Дюнкерк! Порт! Возможно, он найдет способ попасть в Англию. Фанфан-то знал, что там уйма контрабандистов. Итак, Англия! И Летиция! "- Но это же безумие думать, что в такой большой Англии я разыщу Летицию!"

Но если тебе семнадцать лет, нет ничего безумного в таком безумии, это естественный закон любви, что человек творит безумные поступки, не отдавая себе отчета! Во всяком случае, Фанфан решил попробовать и был готов сделать все, что в его силах!

И эта потрясающая мысль сделала путь в Дюнкерк таким великолепным. Путь через северную Францию, ещё озаренную летним солнцем. Фанфан понятия не имел, что везет с собой такое, из-за чего мог угодить на виселицу!

Ведь в великолепном пистолете, предназначенном бароном "племяннику", был тайник, скрывавший планы и информацию, собранные Цинтией Эллис в последние месяцы!

Обязанностью барона было переслать эти опасные документы дальше. Он всегда так делал. Когда Фанфан доставил ему последние бумаги, барон пребывал в растерянности. Возможно, потому, что арест кучки сторонников мадам Дюбарри заставил его почувствовать, насколько шатким стало его положение, или долгие годы шпионской деятельности вместо того, чтобы закалить его нервную систему, окончательно её расшатали и привели к тому, что опасаясь наихудшего, барон решил все бросить и бежать в Швейцарию. Поэтому вместо того, чтобы приводить в порядок свои дела, он занялся реализацией всего своего имущества. Уже несколько месяцев много пил — все из-за предчувствия, что будет вот-вот разоблачен французской тайной службой.

Доверив секретные документы юному Тюльпану, барон в последний раз исполнил свой долг — хотя и с чужой помощью. Сознавая в то же время, что если юношу схватят, будут пытать и повесят. Такова была сладкая месть барона за то, что Тюльпан так жестоко обманул его чувства. Заметим, впрочем, что барон, человек не злой, надеялся, что с Фанфаном ничего не случится. Но поскольку случиться это все-таки могло, и тогда через Фанфана несомненно добрались бы до него, устроил все так, чтобы через три дня быть в Женеве — и прощайте, тайные службы!.

— Чего, черт возьми, она так на меня уставилась? То косится, то смотрит прямо в глаза, и взгляд то гневно сверкнет, то… Нет, во всяком случае, не с симпатией! Но что я натворил?" — спрашивал себя Фанфан-Тюльпан, сам тоже время от времени бросая взгляд на мадемуазель д'Орневаль. Вначале он попытался ей улыбаться, но она смерила его таким ледяным взглядом, как будто улыбка была верхом неприличия! Она вообще умеет говорить? Все то время, что он гостил у шевалье д'Орневаля, племянника барона де Фокруа, голоса её так и не слышал. А ведь Эстелла д'Орневаль выглядела совсем неплохо, её пятнадцать лет дышали милой свежестью, хотя, казалось, вся она была наглухо зашнурована в корсет — вот что значит воспитание в одном из тех монастырей, где им вколачивают в несчастные головы смотреть на мужчин как на исчадье ада или, во всяком случае, на грязных выродков, которые живут на свете только для того, чтоб покушаться на их невинность!