Каждый партийный съезд открывался увертюрой оперы композитора Вагнера «Риенци». Знаменитое приветствие «Хайль!» («Да здравствует!») було взято из оперы Вагнера.

Биограф Гитлера Хилленбрехт пишет: «Его ненависть к евреям уходила корнями в театральные подмостки. Можно утверждать, что анти-семистский стержень Гитлера был получен в наследство от Вагнера».

Еще в молодые годы Гитлер нарисовал торжествующего римского военного начальника с протянутой рукой, послужившего образцом нацистского приветствия.

Партийные съезды не оказывали влияния на генеральную линию НСДАП. Они представляли собой прежде всего «орган демонстрации единодушия». В конце съездов проходили встречи партийных функционеров центрального и окружного уровней. На них Гитлер появлялся редко, отдавая предпочтение таким рассчитанным на публику мероприятиям, как освящение знамен НСДАП, СС, СА и «Гитлерюгенд».

К традиционному съездовскому ритуалу относился и своеобразный диалог между фюрером и участниками съезда. Гитлер восклицал: «Дой-чланд!» («Германия!»), хор голосов отвечал: «Зиг хайль!» Решения, выражавшие поддержку политике НСДАП, принимались единодушно.

Выступления заканчивались скандированием лозунгов: «Адольф Гитлер! Зиг хайль!», «Один народ — один рейх — один фюрер!», хоровым пением государственного гимна «Германия превыше всего!»

В 1937 году на партийном съезде в Нюрнберге Адольф Гитлер выступал перед 20 тысячами восторженных женщин. Находясь в апогее, Гитлер задал собравшимся риторический вопрос: «Что я дал всем вам?» И спустя мгновение сам на него ответил: «Мужчину!». «То, что в это мгновение происходило со слушавшими его женщинами, можно смело назвать оргазмом», — пишет историк Штрассер.

Съезды партии открывали серию очередных торжеств, сопровождавшихся собраниями и выступлениями. В конце сентября проходил «Праздник урожая», на который из различных регионов страны приезжало около 50 тысяч крестьян в праздничных народных костюмах.

На знаменитом Нюрнбергском стадионе Гитлер принимал грандиозные военные парады. Среди трибун из серого камня выделялась центральная трибуна, откуда в дни фашистских сборищ Гитлер взирал на марширующие войска и штурмовые отряды. Отсюда Гитлер напутствовал их на захват чужих земель и уничтожение целых народов. В такие дни город содрогался от топота тысяч кованых сапог. А вечерами колонны факельщиков с дикими возгласами проходили по улицам города.

В дни Нюрнбергского процесса стадион пустовал, но туристы и многие участники процесса фотографировались на том месте, где обычно стоял Гитлер. На центральной трибуне снизу вверх широкая темно-синяя стрела своим острием указывала, где обычно стоял Гитлер. Я тоже однажды сфотографировался на этом знаменитом стадионе. Но обстоятельства вынудили меня эту и многие другие фотографии уничтожить.

Год 1948-й. Я курсант Ивановского военно-политического училища. Отличник. Парторг роты. В роте 100 курсантов и, конечно, все коммунисты. Приказом по училищу назначен знаменосцем училища.

Однажды меня вызывает начальник училища, хотя обычно это делал начальник политотдела, полковник Голубев. Я насторожился, хотя вроде ничем не провинился.

Прихожу. Докладываю. Смотрю — сидят начальник училища, начальник политического отдела, начальник учебного отдела и отдельно офицер «Смерша». Расспросили меня, как служится, как дела в роте, как кормят в столовой. Я ответил, что нормально. Никак не пойму, что им от меня надо. После такой, ничего не значащей беседы, начальник учебного отдела полковник Быков задает вопрос:

— Как вас кормили в Нюрнберге и вообще, как снабжалась советская делегация?

Я ответил:

— Нормально.

— У нас есть сведения, что вы восхищались, как материально была обеспечена американская делегация. Особенно, как они питались, — вмешался в разговор полковник Голубев.

«Мало что я мог говорить в беседе с товарищами», — задумался я.

Пауза затянулась. Начальник политического отдела подбадривает меня:

— Говори, как было. Это же не трибунал, а беседа коммунистов с коммунистом.

— Я не знаю, кто вас информировал, но точно знаю, что это непорядочный человек. Я никогда не хвалил американцев ни на фронте, ни на процессе, ни после него.

Уже много-много лет прошло после этой «беседы», но я благодарен начальнику училища полковнику Ефанову. Он подошел ко мне, похлопал по плечу и говорит:

— Я не сомневаюсь в том, что ты настоящий коммунист.

И тут все залепетали, что, мол, все нормально, не зря же тебя назначили знаменосцем...

Справка. В Нюрнберге мы находились на американском довольствии. Так как я не был гурманом, то ассортимент меня вполне удовлетворял. Вообще на питание никто не роптал. Мне первое время не хватало хлеба. Он был нарезан тоненькими ломтиками, «сквозь него можно было читать», но добавки я не просил.

Кроме питания сущестовала система еженедельного снабжения зубной пастой, мылом, ручками, сигаретами. Надо отдать должное американцам — они заботились об участниках процесса довольно прилично.

Я не помню, чтобы те, кто писал о Нюрнберге, поднимали эту тему. Пишу о ней лишь потому, что ею заинтересовалось руководство Ивановского военно-политического училища, чтобы молодой читатель понял время, в котором проходила моя молодость. Одно необдуманное слово могло кончиться трибуналом.

5

За несколько массированных налетов американская авиация превратила Нюрнберг, особенно его центральную часть — Альт-Нюрнберг в груды битых камней и металлического лома.

На широкой и прямой Фюртштрассе остался почти невредимым комплекс зданий, и среди них за каменной оградой — массивное четырехэтажное здание бывшего земельного суда, известного под названием Дворца юстиции. Первый его этаж без окон представлял собой крытую галерею с овальными сводами, опирающуюся на короткие круглые тяжелые колонны. Выше — два этажа, оформленных гладким фасадом. А на четвертом этаже — в нишах — статуи каких-то деятелей германской империи. Каждый этаж опоясан коридором, вдоль которого тянутся сотни комнат для делегаций и служб.

На втором этаже Дворца — помещение, отведенное для советской делегации, а зал судебных заседаний — на третьем. В здании размещены две важные вспомогательные службы: комната, где были сосредоточены нацистские документы, и обширная библиотека.

Зал заседаний. Он явно недостаточен для суда, привлекшего внимание всего мира. Соорудили балкон для посетителей, но и это дало немного: зал вместе с балконом вмещал всего около 400 человек. Пришлось создать бюро по распределению мест, чтобы установить какой-то порядок. Было выдано 60 тысяч посетительских пропусков.

В зале судебных заседаний постоянно горел искусственный свет. Наглухо были закрыты тяжелыми портьерами окна, рассеянный свет скрытых светильников тонул в темной зелени мраморной отделки стен. Сюда не доходили звуки, солнечные лучи, дыхание ветра. Стены зала облицованы дубовой панелью. Одна из филенок облицовки отодвигалась в сторону и открывала дверь в лифт.

На возвышении — длинный стол. За ним восседали те, кто должен был беспристрастно, точно и всесторонне оценить кровавые, страшные злодеяния подсудимых и их сообщников, те, кто от имени народов мира должен был вынести суровый, но справедливый приговор.

Судей восемь: четыре члена трибунала и четыре их заместителя. Шестеро — в черных мантиях, двое — в форме Советской Армии, со знаками различия, положенными по их воинскому званию: генерал-майор юстиции И. Т. Никитченко и подполковник юстиции

A. Ф. Волчков. Они в мундирах, потому что на процессе выполняли свой воинский долг перед своим народом, который внес решающий вклад в разгром немецко-фашистских агрессоров, перед памятью десятков миллионов погибших, перед народами всех стран мира.

Внизу перед судьями — секретари, стенографисты, которые менялись каждые 25 минут, чтобы к концу дня успеть расшифровать стенограмму и перевести ее на четыре языка. Напротив — в два ряда адвокаты в черных и лиловых мантиях, защитник Редера — в военно-морском мундире. Переводчики — за стеклянной перегородкой. За барьером на двух длинных скамьях — те, кто организовал и совершил чудовищные злодеяния, пролил море крови: Геринг, Гесс, Риббентроп, Розенберг, Кальтенбруннер, Кейтель — всего 21 преступник. Подсудимые доставлялись из тюрьмы по подземному переходу. При помощи специально встроенного в стене лифта они поднимались в зал судебного заседания в таком порядке: впереди — солдат охраны с рукой на пистолете, за ним — Геринг, снова — солдат, за ним — Гесс и так далее... Американская контрразведка и служба безопасности считались с возможностью попыток освободить подсудимых или взорвать здание, чтобы помешать окончанию процесса и вынесению приговора. Американский майор Джек Тейх в этой связи говорил: «Никогда в истории ни один суд не охранялся так тщательно, как этот. Сколько охранников я разместил около бесчисленных дверей, в коридорах и переходах, конечно, секрет. Но могу сказать, что многие сотни моих людей несут охрану».