Даже признаться пытался, записки писал. В ответ — агрессия.

— А я с детства в куклы любил играть, — вклинивается Андрей. — У меня сестры старшие, я с ними играл, а солдатиками не интересовался. Ни футболом, ни войнушками. Перед

зеркалом любил крутиться. По полтора часа мог в школу собираться!

Ощущение такое, будто меня разыгрывают. Вот сейчас они засмеются и скажут, что это все

неправда! Но это правда.

— Подумаешь, год и месяц! — говорю я. — Тоже мне дата, мы такие даже не отмечаем...

— не успеваю договорить и уже корю себя за противопоставление «мы». Они не обижаются.

Привыкли.

Оказывается, из «год и месяц» надо вычесть еще восемь месяцев разлуки, с больницами и

глубоким самокопанием.

— Мои всю жизнь подозревали, — говорит Андрей. — И мама, и отец, и, наверное, соседи.

Но вслух никогда не говорили об этом. Когда я по-настоящему влюбился (нежный взгляд в

сторону Виктора), мать почувствовала, что ли, и стала уговаривать: «Не ходи, не общайся, тебя обманывают, ты запутался…» Лечить пытались, водили к психологу. У меня тогда, наоборот, все хорошо в жизни было, я был счастлив. Но на меня давили. Давила мама.

Сильно. Я пытался…

Он пытался соответствовать маминым представлениям о мужчине. Перестал общаться с

Виктором, стал выходить пить пиво с ребятами из подъезда, обсуждал футбол.

— Она приходила и наезжала, что от меня пивом несет. Я не понимал, что она хочет? Как

угодить? Какие доказательства нормальности ей нужны? Она меня ломала, и было больно.

Однажды Андрей не выдержал. Совершенно по-киношному наглотался первых попавшихся

таблеток и, естественно, загремел в больницу. Отчаяние. Одиночество. Кто из нас,

«нормальных», в 17-18 лет не испытывал подобного? Поднимите руки. Лес рук...

После больницы домой не вернулся. Говорит, две недели бомжевал. Потом вмешался отец-

бизнесмен. Вечно занятой мужчина никогда «не парился» юношескими странностями сына.

Снял квартиру. «Только мальчиков поменьше води», — пошутил, вручая ключи. Это

единственное, что отец вообще произнес «на тему», рассказывает Андрей. Сейчас с семьей он

почти не общается. Только по телефону.

Виктор тоже побывал в больнице. По той же причине.

— Я очень переживал, когда Андрей исчез. Страдал. Ведь я остался один с пониманием

того, что гей, понимаете? Не ел, не пил. Депрессия. Помню, потерял сознание, пришел в себя в

больничной палате. Возле меня мать. «Мама, я гей».

Она не разговаривала с ним почти год.

Блин, как сценарий к мексиканскому сериалу. Но это правда.

— А как сейчас? — спрашиваю. — Ты говорил, мама все понимает и принимает, насколько

принимает? Варенье передает?

Виктор смеется.

— А тебе твоя передает?

— Да, — отвечаю честно. — И варенье, и котлеты.

— И мне. Нам.

Они действительно выглядят счастливыми. Оба. Правда, Виктор часто говорит лозунгами:

«Общество не готово», «Кругом агрессия», «Нам приходится выживать».

— В чем неготовность общества? — спрашиваю. — Тебя били?

— Нет, не били. Зачем ты так? Унижают часто. Чувство обиды уже притупилось. Но вот на

улице, днем, я не могу пройти с любимым человеком за руку. Заплюют.

Не переживайте, я знаю кучу «нормальных» мужиков, которые тоже не могут днем на улице

взять любимого человека за руку. И ничего.

— Это все шаблоны, — заводится Виктор. — Такое восприятие воспитывалось годами.

Была же статья за подобную любовь в уголовном кодексе СССР. И в Библии…

— Кстати, вы верующие?

— Я в церкви три раза был. Первый раз, когда в институт поступал, второй, когда дед

умирал, а третий... Третий, когда Андрей ушел...

Андрей считает храмы и их служителей лишними посредниками:

— Я верующий, но по-своему, — говорит он. — А насчет того, что Библия не признает

однополой любви, так она столько раз переписывалась, наверняка что-то напутали.

— Подождите, а продолжение рода, Виктор?

— Ты что-нибудь слышала о естественном отборе? Геи — это такая форма контроля над

количеством человеков. Профилактика перенаселения.

— Хорошая теория. Ну почему тогда такие жесткие стереотипы? Слово «гей» в одном

смысловом ряду со словом «извращение»?

— Зоофилия и педофилия — это извращения, вот они точно не естественны для человека.

— Так же, как и однополая любовь?! — решаюсь я на провокацию.

— Ты сама себя послушай. «Однополая любовь», — цитирует меня Виктор. — Любовь!

А сексуальные утехи с животными и, не дай бог, с детьми — это к любви отношения не

имеет. Там речь идет только о сексе, а не о чувствах. И там насилие, потому что ни те, ни

другие не могут за себя постоять, а мы — взрослые люди.

— А вы дарите друг другу подарки?

— Ну конечно.

— А читаете что? Романы женские?

— Я Ахматову люблю, — говорит Виктор. — И Жана Жене.

— А ревнуете?

— Я ревную сильно, — говорит Андрей. — Витя же популярный, со всеми целуется при

встрече, а я ужасно злюсь.

Продолжаю блиц из глупых вопросов на тему «Неужели вы такие же?!» Меня перебивает

Андрей.

— А знаешь, знаешь, откуда еще берутся стереотипы манерных накрашенных мальчиков?! А

вот из-за таких вот, которые вот тА-Ак вот пА-АдкуривА-Ают и вот так вот разгА-АвариА-Аают.

Блин, терпеть не могу! — он пародирует типичного в моем представлении гея. Смешно.

Я вспомнила своего одногруппника Данила. Над парнем не издевались только ленивые. А

беда его заключалась в том, что он считал себя писателем и для соблюдения стиля носил

кашне. Имидж у человека был такой. А еще (о боже) у него был носовой платок, как ни

странно, каждый день чистый и выглаженный. А то, что он перед женщинами краснел и

смущался, никого не волновало. У него ж кашне. Если бы он брил затылок или хотя бы курил

трубку, может, ему не пришлось бы эмигрировать?

У Андрея вообще с обществом отношения нормальные. Он студент, будущий программист.

В институте все ЗНАЮТ — и ничего.

— Это потому, что у него я есть, — смеется Виктор. — Он в себе уверен, не ходит, по углам

не прячется, глаз не отводит. Нормальный, уверенный молодой человек. Его уважают, несмотря на то, что его девочки не возбуждают. Мне хуже было. Лет пять назад мы еще

прятались. Стеснялись. А когда добился чего-то в жизни, состоялся профессионально, уже

взгляд другой, не запуганный. Главное — не бравировать своими «странностями», а

гордиться «традиционными» успехами.

— А зачем геи манерничают? — спрашиваю я.

— А зачем мальчишки девчонок за косички тягают? Чтобы внимание к себе привлечь.

Знаешь, как трудно найти себе пару, если ты такой?!

— Не знаю.

Андрей посмотрел на часы: пора. Он начал открывать шампанское, я почувствовала себя

лишней. Мы, оказывается, час проболтали. Я вышла в зал, думая о шаблонах. Не люблю

шаблонов. Меня раздражают выражения «нехороший кашель» и «контактный телефон».

— Ой, какой у тебя нехороший кашель.

Или:

— Оставьте свой контактный телефон.

А кто-нибудь назовет для примера хоть один неконтактный телефон? Или, может быть, кашель бывает хорошим? Но ведь мы употребляем эти словосочетания. Не задумываясь.

Шаблон?

Я застала Машку с Юлькой на лестнице. Мест в зале почти не было. Бросилась извиняться, что так задержалась, а они и не думали обижаться.

— Слушай, тут так здорово!

Харьковский гей-клуб, оказывается, единственный на Восточной Украине, по крайней мере

нам так объяснили. (Киев не в счет.) Запорожье, Донецк, Днепропетровск — так потом

представляла гостей ведущая. Правда, мужским голосом, но это только первые три минуты

— шок. А потом — просто трансвестит, подумаешь. Главное, от ее импровизаций

обхохочешься.