Второй звонок — родителям. Выяснилось, что отец — вот счастливая случайность — с утра поехал в свой подмосковный гастроном. Когда Вадим позвонил туда, Михаила Леонидовича поймали у выхода. В магазине тоже царило сумасшествие, а старому юрисконсульту хотелось покоя и тишины. С возрастом он все больше превращался в эпикурейца — любил вкусно поесть, почитать, пообщаться с друзьями. Причем, в основном, с теми, кто прошел проверку двумя-тремя десятками лет.

Однако, что делать, просьбу сына, а точнее распоряжение, — дождаться его приезда, не выполнить Михаил Леонидович не решился. Тем более, что получил вполне конкретное задание — набрать тушенки и хороших рыбных консервов на девятнадцать тысяч. „Можно еще и водки пару ящиков“, — разрешил непьющий Вадим.

Когда Лена привезла деньги, бледная и взмокшая от страха, еще бы, везти такую сумму, Вадим отправился к директрисе. Вернулся довольный, поскольку выцыганил не одну, а две тысячи. Потом быстро собрался и поехал к отцу.

Конечно лучше бы ему оказаться там пораньше…

Вадим вышел из машины и сразу спустился в подвал. Подсобные помещения магазина — череда холодильных камер и сухих кладовок, тянулись вдоль длиннющего коридора от первого до восьмого подъезда семиэтажного жилого дома. Торговые залы занимали весь первый этаж.

Судя по гомону и периодическим вскрикам над головой Вадима, толпа штурмовала прилавки. Внизу же картина больше напоминала уже покинутое Мамаем поле боя. Двери всех подсобок, включая и морозилки, были распахнуты настежь. Обессиленные ратным делом грузчики покуривали, сидя где попало. Сотники (а может, десятники?) — завотделами бакалейным, ликероводочным, колбасным, молочным, хлебобулочным, и даже мясным, — ошалело делали какие-то записи в своих журналах „прихода-выдачи“ товара.

Вадим поднялся в кабинет директора.

— Что будет, Вадим Михайлович?! — с порога услышал он почти вопль директрисы.

Все, кто сидел в комнате, взглянули на нее с изумлением, Многие-многие годы, практически с момента прихода Осипова-старшего в гастроном, он был для директрисы просто „Мишей“. Про Вадима и говорить нечего. Кроме как „Вадик“, его никто из руководства магазина не называл. Это и понятно. Для директрисы, для двух ее заместительниц, проработавших в гастрономе тридцать слишком лет, Вадим оставался ребенком, на их глазах выросшим. И вдруг — „Вадим Михайлович“.

Разумеется, Михаил Леонидович хвастался перед „девочками“ успехами сына. Знали они и про Америку, фирму, важных клиентов Вадима. В их глазах он стал человеком из наваливавшегося неведомого будущего. Для подмосковного гастронома — посвященный. Поэтому, конечно, какой уж он „Вадик“. Вадим Михайлович.

— Да ничего не будет! — Вадим явно не склонен был к панике и унынию. — Точнее, наоборот, всё будет. Капитализм!

— Интересно, и откуда же это всё возьмется?! Мы сегодня даже макароны с фабрики не смогли заказать. В пределах наших фондов, Вадик! А еще полгода назад нам их впихивали. И фондов на макароны не было! — вспылила Роза, зам. директора, ведавшая бакалеей, ликерами и водкой.

— Да решение на самом деле не такое уж и сложное. Фабрики закупают муку столько, сколько им нужно. Делают макароны, назначают свою цену. Вы по этой цене либо берете, либо не берете. Продаете тоже по своей цене, которую вы определяете. Покупатель смотрит, в каком магазине дешевле. И покупает либо у вас, либо у конкурентов…

— У нашего гастронома в городе конкурентов нет. И при этой власти не будет, — вмешалась директриса. Два года назад горком партии представил ее к Герою Соцтруда. Но в ЦК зарубили — работникам торговли такой почет не полагался. С тех пор она была обижена на власть искренне и навсегда.

— Правильно! — Вадим сообразил, что защищать идеи конкурентного рынка сегодня и здесь с учетом того, зачем он приехал, полная глупость. А объяснять людям, чье благополучие построено на обладании дефицитом, что их ждет, когда наступит конкуренция, еще и негуманно. Учитывая же, что ему именно нынче этим дефицитом предстояло попользоваться, — просто подло. — При этой власти, при таком министре финансов, как Павлов, нас точно ничего хорошего не ждет!

Все облегченно выдохнули. Особенно обрадовался тактичности сына Михаил Леонидович — ему здесь еще и работать, и доставать продукты для семьи. Для друзей. Вадим давно догадывался, что отец берет продукты в магазине по одной цене, а друзьям отдает с небольшой наценкой. Особенно это относилось к водке „с винтом“. И хотя Вадима это впрямую не касалось, все равно было как-то неприятно. С другой стороны, каждый выживал, как умел. Рассчитывать на гонорары Вадима Михаил Леонидович не мог. Хотя в деньгах, попроси он Вадима, нужды бы не было. Но отец привык зарабатывать сам, и от сына зависеть никак не желал.

Дальнейший разговор принял характер эстафеты ругани в адрес власти. Каждый соглашался со всеми и не пропускал своей очереди. Напоминало игру в города, только выигравшим становился не тот, кто назвал последним город на „А“ или „С“, а тот, кто наиболее хлестко уколол родные партию и правительство за то, что те делают. Точнее, не делают.

Через час обе машины — и Вадима, и Михаила Леонидовича были загружены „под завязку“. Коробки с шампанским, боржоми, тушенкой, консервами лосося, тунца в томате заполнили багажники и задние сиденья „жигулей“.

В процессе освобождения от нежеланных купюр Вадима ждали два сюрприза — один приятный и один — отнюдь. Неприятный заключался в том, что ящик с водкой, естественно, винтовой „Столичной“, ему достался только один. Виной тому стали начальник городского ОБХСС и городской прокурор. Они не только сами приехали затовариться и „скинуть“ полтинники и сотки, но еще прихватили свое областное начальство. Денег у визитеров оказалось предостаточно, и брали они только водку и коньяк. Поэтому для Михаила Леонидовича удалось „зажать“ лишь один ящик.

Приятный же сюрприз преподнес Вадиму советский народ. Молва разнесла, что обменивать будут все деньги. Это сейчас только пятидесяти и сторублевые купюры. А на следующей неделе под замену попадут четвертные. Потом — десятки! Народ бросился избавляться от любых денег, независимо от их достоинства. Скупали все подряд, вплоть до уксуса и лаврового листа. Выручка гастронома за один день сравнялась с двухнедельной.

Благодаря этому Вадим без труда обменял оставшиеся после расплаты за продукты деньги на более мелкие купюры. Настроение резко поднялось. Мало того, что за один день он избавился от двадцати тысяч в никому уже не нужных полтинниках и стольниках, так еще и возвращался домой с семью тысячами „нормальных“ денег. Плюс две тысячи из Пассажа. Итого — девять.

Вдруг Вадима будто током прошибло. На кой черт он закупил столько выпивки и консервов, когда в гастрономе можно было просто поменять деньги?! И что ему теперь со всем этим стеклом и железом делать?

И тут Вадима осенило! Мысль была столь неожиданной, столь фантастической, что он физически почувствовал, как по телу пробежала быстрая дрожь.

Машкина реакция на папину идею была вполне логичной — „Я тоже хочу!“. Получив жесткий отказ, помочь Вадиму в ее осуществлении она все же согласилась. Вначале пришлось объяснить дочери, как снимать видеокамерой. Не просто включить кнопку записи, а медленно переводить объектив с места на место, плавно приближать и удалять объект съемки.

Вадим прибег к простейшему приему, которому его научил продавец-пакистанец в Нью-Йорке, проникшийся симпатией к русскому, так страстно торговавшемуся за лишние двадцать долларов. Двадцатку пакистанец, конечно, не уступил, но зато дал Осипову запасную батарею и показал, как надо правильно снимать. Секрет был прост — тогда и зритель тоже разглядит. И все!

Машка, хитрая бестия, заявила о праве на тренировку и убежала к себе в комнату. Поснимать. Вадиму ничего не оставалось, как согласиться. Тем более, что и ему требовалось время на подготовку.

Лена вышла поболтать к соседке и вскоре должна была вернуться. Вадим заткнул сливное отверстие ванны пробкой. Открыл первую бутылку шампанского и опорожнил ее в ванну. Вторую, третью. Услышав хлопки вылетающих пробок, прибежала Машка. Навела на отца видеокамеру и стала снимать. Четвертая бутылка, пятая, восьмая. Ванная наполнилась винным духом.