В этом отрывке высказаны в зародыше те идеи, которые нашли свое полное воплощение полвека спустя, особенно в его труде «Недовольство культурой». Следует заметить, что австрийские крестьяне, которых Фрейд имел в виду в этом отрывке, в значительной мере отличаются от любого другого соответствующего класса в других странах и в другие времена.
В его письмах встречается много житейской мудрости и психологической проницательности. У Марты была одна приятельница, которая после трех лет колебаний согласилась на помолвку, но вскоре после этого нашла подтверждение своим первоначальным сомнениям и разорвала помолвку. Марта высказала несколько унижающих замечаний о ее поклоннике Фрейду, и вот его комментарий:
Эта смелая девушка высоко держит голову и принимает решение, которое требует некоторой храбрости. Но, дорогая, когда ты ее увидишь, ты наверняка не выскажешь ей искренне, какое плохое мнение сложилось у нас об этом ухажере. На это есть несколько причин. Во-первых, мы выглядели бы глупо, после того как тепло поздравили ее с ее выбором. Во-вторых, она наверняка не станет тебя слушать, ибо я очень хорошо могу себе представить, что она сейчас чувствует. И больше всего ей приходится защищаться от чувства стыда за то, что она тепло относилась к этому недостойному человеку. После ее решения разорвать с ним последует реакция, в которой в полной мере начнет проявляться результат ее попытки его полюбить. Тогда любое унижающее замечание со стороны незнакомого человека лишь будит дружеские воспоминания о поносимом человеке, который, несмотря ни на что, имеет в женских глазах то огромное достоинство, что он искренне и страстно ее любил. В-третьих, дорогая, вспомни м-ра X и как теперь выглядят те люди, которые в подобном положении оскорбляли при нем женщину, тогда им брошенную, которая теперь стала его женой. Очень многие из подобных прерванных помолвок позднее восстанавливаются, и я делаю Сесилии очень большой комплимент, говоря, что не думаю, чтобы это было вероятным в ее случае. Поэтому, дорогая, храни сдержанность, нейтральность и осторожность и учись у меня, как надо быть полностью откровенным с единственной, а с другими не то чтобы неискренним, а просто сдержанным.
Мы находим у Фрейда лишь три замечания относительно общественных деятелей, все три в связи с их смертью. В первом он выразил свое мнение, что Бисмарк, подобно кошмару, тяжко угнетал весь континент: его смерть принесет всеобщее облегчение. Это вполне могло бы быть абсолютно объективным политическим суждением, но, возможно, здесь уместно вспомнить, что отец Фрейда родился в тот же год, что и Бисмарк (1815), и что Фрейд однажды спросил своего друга Флисса, не могут ли его многочисленные расчеты предсказать, который из этих двух людей умрет первым. И действительно, фигура Бисмарка обладала поэтому для Фрейда, возможно, по только что указанной причине, особым очарованием. Когда в июне 1892 года этот великий человек посетил Вену, Фрейд предпринял несколько попыток, чтобы его увидеть, но самое большее, что ему удалось, — так это мельком увидеть его спину, прождав два с половиной часа на улице. Такое поведение выглядит крайне нетипичным для Фрейда. Еще более интересным в этой истории является то, что отец Фрейда был настолько пылким почитателем Бисмарка (по причине объединения Германии), что, когда ему потребовалось перенести дату своего рождения с еврейского календаря на христианский, он выбрал для себя день рождения Бисмарка[71]. Так что было много связующих нитей между Якобом Фрейдом и Бисмарком.
Второе замечание довольно странным образом касается испанского короля Альфонса XII. Фрейд заметил, что его смерть произвела на него глубокое впечатление, и затем добавил, что причиной этому, несомненно, послужило то, что Альфонс был первым королем, которого он пережил. Он заметил далее: «Полнейшая тупость наследственной системы видна по тому факту, что вся страна приходит в расстройство из-за смерти одного человека».
Третье замечание было вызвано трагической гибелью баварского короля Людвига II, которая также потрясла Фрейда. Правда, в этом случае Фрейд сожалел и о гибели королевского врача Гуделера, которого он знал как хорошего анатома мозга. Но он говорил. что Гуделер был прав, рискуя своей жизнью в попытке спасти тонущего короля.
Во время своего пребывания в армии летом 1886 года Фрейду в течение месяца пришлось находиться на маневрах, проводимых в Ольмюце, небольшом городке в Моравии. Но вскоре его перевели офицером медицинской службы в ландвер[72]. Фрейд не был свободен от военной службы до конца 1887 года. У него было звание Oberarzt (обер-лейтенант медицинской службы), но в ходе службы он дослужился до звания Regimentsarzt (полковой врач).
Эта деятельность требовала больших усилий и очень утомляла даже крепкий организм Фрейда. После подъема в 3.30 утра приходилось маршировать до полудня, после чего следовало выполнять саму медицинскую работу. В своих письмах Марта советовала ему не заниматься маршировкой во время жаркой погоды, быть осторожным и по возможности не слишком усердствовать.
Хотя фраза «сыт по горло» еще не была в ходу в то время, само представление об этом было хорошо знакомо. То, что данный опыт не усилил восхищение Фрейда военной профессией, наглядно выражено в письме, которое он написал Брейеру к концу своей службы.
1 сентября 1886 года.
Уважаемый, друг, Я едва ли могу описать, каким приятным сюрпризом, явилось для меня узнать, что Вы навестили мою маленькую дочурку и были к ней, как здесь выражаются, очень «добры». Пусть в награду за это Вы проведете чудесный отпуск, с превосходной погодой и неизменно хорошим настроением.
А меня надолго загнали в эту отвратительную дыру — я не могу придумать никакого другого слова, чтобы описать это место, — и я работаю над черными и желтыми[73]. Я читаю лекции по гигиене: их очень хорошо посещают, и они даже переведены на чешский язык. Меня пока еще не держат на «казарменном положении».
Единственной достойной упоминания вещью относительно данного городка является то, что он кажется расположенным не столь далеко, чем это есть на самом деле. Часто для того, чтобы добраться туда, надо маршировать три или четыре часа, и есть моменты, когда в нас дня я оказываюсь настолько далеко от городка, что до него уже никак невозможно добраться. Совсем как Пауль Линдау, который в рецензии на роман, описывающий события в средние века, заметил: «Большинство из моих читателей вряд ли задумывались о том, что было такое время, как середина четвертого столетия», так что я тоже могу спросить, вспомнит ли какой-либо честный гражданин, что нам приходилось вставать между тремя и половиной четвертого утра. Мы все время играем в войну — однажды мы даже осуществили осаду крепости, — а я играл роль армейского врача, раздавая записки, на которых указаны ужасные раны. В то время как мой батальон атакует, я лежу в каком-то каменистом поле со своими подопечными. На них дурацкая амуниция, да и командование не лучше, но вчера проезжавший мимо нас генерал крикнул: «Резервисты, где бы вы были, если бы носили яркую амуницию? Ни один из вас не выжил бы».
Единственной терпимой вещью в Ольмюце является первоклассное кафе с мороженым, газетами и хорошей кондитерской Подобно всему другому, на обслуживание в ней оказала влияние военная система. Когда двое или трое генералов — я ничего не могу с собой поделать, но они всегда напоминают мне длиннохвостых попугаев, ибо млекопитающие обычно не одеваются в такие цвета (кроме задних мест у бабуинов), — сидят вместе, вся группа официантов окружает их, и для них более никого не существует. Однажды в отчаянии мне пришлось прибегнуть к помощи хвастовства. Я схватил одного из них за заднюю часть фрака и заорал: «Посмотри сюда, я тоже могу когда-либо стать генералом, поэтому принеси мне стакан воды». Это помогло.
Офицер является несчастным созданием. Каждый завидует своим коллегам, задирает своих подчиненных и боится старших его по званию; чем он выше по званию, тем он более их боится. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы на моем воротничке указывалась моя стоимость, как если бы я был образчиком каких-либо товаров. Но тем не менее в этой системе есть свои пробелы. Недавно здесь находился командир части из Брюнна, и, когда он пошел в бассейн, я был изумлен, заметив, что на его спортивных трусах не было знаков отличия!
Но было бы неблагодарным не признать, что военная жизнь с ее неизменным «должен» очень полезна для исчезновения неврастении. Она полностью исчезла у меня в первую же неделю[74].
Вся эта вещь подходит к концу; и через десять дней я поеду на север и забуду об этих четырех сумасшедших неделях.
Я не занят здесь ничем научным. Любопытный случай дрожательного паралича, о котором я недавно рассказывал вам, внезапно снова имел место, и этот человек клянется, что ему здорово помогли инъекции мышьяка, которые я ему делал.
Я извиняюсь за эту глупую болтовню, которая каким-то образом вышла у меня из-под пера, и с нетерпением жду того времени, когда впервые смогу зайти к Вам в Вене со своей женой.
Преданно Ваш, д-р Зигмунд Фрейд
