В общих чертах Фрейд описывал эту интересную работу до этого и всегда придерживался ее. Ференци спросил его, как эта теория может быть применена к глухонемым от рождения, у которых нет словесных представлений. Фрейд ответил, что мы должны расширить понятие «слова» в этом контексте до включения всевозможных жестов коммуникации.
Нижеследующее является выдержками из его последнего письма в этом году.
Ваше письмо пришло как раз на сочельник и, подобно Вашим предыдущим усилиям поддерживать со мной связь, глубоко меня тронуло и доставило мне огромное удовольствие. Я неоднократно пользовался любезностью доктора ван Эмдена для пересылки Вам своих ответов, но я не знаю, получили ли Вы их. Поэтому, когда Вы не получаете ответа, я даже не могу дать знать, что это не моя вина…
У меня нет какой-либо иллюзии относительно того, что цветущее время нашей науки было жестоко разрушено, что впереди нас ожидают трудные времена, и единственное, что мы можем сделать, — это поддерживать скудный огонь в немногих хижинах, пока более благоприятный ветер не позволит снова ярко разгореться этому пламени. То, что было оставлено Юнгом и Адлером от нашего движения, сейчас разрушается борьбой наций. Наше объединение в такой же малой степени может быть сохранено целиком, как и что-либо другое, что называет себя международным. Кажется, наши журналы заканчивают свое существование; возможно, удастся сохранить выпуск «Jahrbuch». Всему, что мы бережно выращивали и пытались культивировать, приходится теперь позволять зарастать. Я, естественно, не беспокоюсь о конечном будущем нашего дела, которому Вы так трогательно преданы, но ближайшее будущее, которое одно может меня интересовать, кажется мне безнадежно затянутым тучами, и мне не следует обижаться по поводу каждой крысы, покидающей тонущий корабль. В настоящее время я пытаюсь синтезировать то, что пока еще могу сделать для будущего, то есть работу, которая уже выявила очень много нового…
Держитесь крепче, пока мы не встретимся снова.
В начале 1915 года все еще казалось, что центральные державы выиграют войну. Германия отразила все наступления на западе и одержала огромные победы на востоке против русских. Фрейд был полон надежд. В начале этого года он заметил, что война может продолжиться даже до октября. К этому времени Фрейд еще раз показал себя оптимистом относительно победы в грядущих битвах, а затем мира, а месяц спустя писал: «Сердцем я не здесь, а на высотах. То есть сердцем я в Дарданеллах, где сейчас решается судьба Европы. Через несколько дней Греция объявит нам войну, и тогда мы не сможем посещать ее города, которые полюбились мне больше всего мной увиденного».
Весной он рассуждал: «Утешительной является мысль о том, что, возможно, война не сможет продолжаться еще столько же, сколько она уже длится… Напряжение относительно ожидаемых событий велико. Считаете ли Вы, что все будет удовлетворительным?» Летом он полагал, что война может продлиться еще год, но все еще был полон надежд на победу. «Подобно столь многим другим людям, я нахожу, что чем лучше перспективы, тем более невыносима эта война». К осени его настроение ухудшилось. «Я не верю в близкий мир. Наоборот, в наступающем году возрастет горечь и жестокость». «Затянувшаяся война сокрушает, а нескончаемые победы, в сочетании с растущими лишениями, заставляют задуматься, не может ли, в конце концов, оказаться справедливым предательский расчет англичан[143]».
Естественно, он ощущал значительное беспокойство за судьбу двух своих сыновей: самого старшего, Мартина, сражающегося в Галиции и России, и самого младшего, Эрнста, сражающегося против Италии после ее вступления в войну в апреле этого года. Мартин уже заслужил награду за проявленную храбрость. Оливер, еще один его сын, на протяжении всей войны занимался инженерной работой, сооружая туннели, бараки и т. д. Он получил диплом инженера в тот самый день, когда Анна получила диплом учительницы. У Фрейда было несколько сновидений по поводу несчастий с его сыновьями, которые он интерпретировал как зависть к их юности.
Фрейд предпринимал отчаянные усилия, чтобы спасти психоаналитические журналы для сохранения определенной непрерывности в работе. Ему удалось спасти «Zeitschrift» и «Imago» ценой отказа от предполагаемого выпуска своей книги, публикуя главы из нее в этих журналах, но «Jahrbuch» никогда больше не вышел после 1914 года. Фрейду приходилось брать на себя большую часть редакторской работы. Абрахам и Ференци были далеко. В июне был призван на военную службу Ранк, в августе — Захс, однако после нескольких дней обучения в Линце его освободили от военной службы. В своем письме Фрейд говорил, что, по всей видимости, повторяется его ранний период огромной трудоспособности, но полнейшего одиночества. Когда разразилась война, венское общество прекратило собрания, но зимой они были возобновлены и проходили через каждые три недели. Практика, конечно, была скудной. В начале этого года имелось всего лишь два или три пациента, все венгерские аристократы.
За исключением Ференци, которому удавалось на короткое время вырываться в Вену два или три раза, Фрейда мало кто посещал как в этом году, так и в последующие годы. Одним из особенно интересных посетителей стал Райнер Мария Рильке, который проходил военную службу в Вене. Фрейд наслаждался вечером, который Рильке провел с его семьей. 13 сентября он поехал через Мюнхен и Берлин в Гамбург, чтобы погостить у своей дочери Софии и насладиться обществом своего первого внука.
Переписка Фрейда в этом году, хотя и уменьшилась по объему по сравнению с прошлым годом, является тем не менее ничуть не менее интересной. Следующие абзацы из письма Фрейда к Патнему, датированного 7 июля 1915 года, наводят на мысль об углублении проницательности Фрейда в отношении происходящих событий в обществе.
Моим основным впечатлением является то, что я намного примитивнее, скромнее и менее сублимирован, чем мой дорогой друг в Бостоне. Я представляю его благородное честолюбие, его сильное желание знания и сравниваю с*этим свою собственную ограниченность тем, что является ближайшим, более доступным и, однако, реальным малым, и со своим побуждением ограничиваться тем, что лежит в пределах возможного. Мне не кажется, что я не могу оценить, к чему Вы стремитесь, но что пугает меня, так это большая неопределенность всего этого; у меня, скорее, тревожный, нежели смелый темперамент, и я готов пожертвовать очень многим, чтобы ощущать себя на твердой почве.
Недостойность людей, даже аналитиков, всегда производила на меня глубокое впечатление, но почему прошедшие анализ люди должны быть в целом лучше других? Анализ позволяет стать цельным, но добрым сам по себе не делает. Яне согласен с Сократом и Патнемом, что все наши недостатки возникают из-за неточности и невежества. Мне кажется, что на анализ возлагается непосильная ноша, когда от него требуют, чтобы он реализовал в каждом его драгоценный идеал.
В этом же году Ференци рассказал Фрейду об опыте проведения анализа со своим командиром во время верховой езды вдвоем, который он назвал первым засвидетельствованным «тазовым психоанализом». Затем он высказал мысль, что у Фрейда есть много общего с Гёте, и привел большое количество их общих черт, таких, как любовь к Италии, которая, как можно предположить, обычна для большинства северян. Фрейд ответил: «Мне действительно кажется, что Вы оказываете мне слишком большую честь, поэтому от этой Вашей мысли я не получаю никакого удовольствия. Я не вижу какого-либо сходства между мной и этим великим человеком и не из-за своей скромности. Я достаточно люблю правду — или, лучше будет сказать, объективность, — чтобы обходиться без этой добродетели. Я сравниваю частично Ваше впечатление с тем, которое получает каждый, когда, например, видит двух живописцев, работающих с кистью и палитрой; но это еще ничего не говорит о равной ценности их картин. Кроме того, существует некоторое сходство в Вашем эмоциональном отношении к обеим личностям. Позвольте мне признаться, что я нахожу в себе только одно первоклассное качество — разновидность храбрости, на которую не оказывают влияние условности. Между прочим, Вы также принадлежите к этому продуктивному типу и, должно быть, заметили, чем это обусловлено в Вас самом: последовательность смелого полета фантазии и безжалостная реалистическая критика».
