Однажды поздно вечером стало известно, что фронт всего в шестидесяти километрах от нас.

Я долго не мог в ту ночь уснуть. Ворочался, прислушивался к громам орудий, разговорам товарищей. Никому не спалось.

Накануне события, которого мы ждали с таким волнением, я задумался о завтрашнем дне более трезво и спокойно.

Самые минуты встречи, конечно, нельзя было себе вообразить иначе, как в счастливом беспорядке: рисовались наши дружеские, крепкие объятия, слышались крики «ура». И при этом в качестве молчаливых свидетелей обязательно должны были присутствовать все виды вооружения нашей Армии, а в первую голову танки и загадочные гвардейские минометы «катюши».

Мне кажется, без гвардейских минометов ни один партизан не мыслил себе встречу с Красной Армией, хотя всем нам эта картина представлялась по-разному.

«Но вот это случится, мы увидим своих, встретимся с регулярным войском. — думал я. — Что тогда?»

Конечно, партизанам не откажут в приеме в армейские ряды, часть соединения вольется в организованные вооруженные силы. Но всех ли возьмут? И как будет со мной? Ведь я — не вольный казак. Обком, наверно, примет решение — кого-то будут оставлять на гражданской работе. Раз наши города и села освобождаются от оккупации — надо их поднимать, строить, заново налаживать советскую жизнь.

Положим, думал я, на восстановление советского тыла меня вряд ли направят, поскольку я до войны никаких руководящих постов не занимал и практики не имею. Да ни за что я на это и не соглашусь. Хочу еще воевать и могу принести пользу на фронте.

Скажем, все выйдет по-моему. Безусловно, так. Меня возьмут в армию. Но тут опять остается много непонятных и тревожных вопросов.

Ведь я привык к своим бойцам, они ко мне. Многие, огромное большинство партизан отряда имени Чапаева, желали воевать дальше. Что же, нам придется в армии служить всем порознь?

Надо думать, новые боевые товарищи будут не хуже старых, но тех я хорошо знаю, а это очень важно для дела, да и странно будет видеть рассыпанным налаженный коллектив. И в то же время ясно, что взять нас в армию целым отрядом не могут. Об этом, очевидно, и думать не приходится.

Итак, с отрядом, с боевыми друзьями придется проститься. И это произойдет со дня на день.

Что будет дальше со мною? Пригодится ли во фронтовых условиях школа партизанской войны? Ведь в армии все иначе. Каким я сумею быть там командиром и сумею ли? Какое дадут воинское звание? В какую часть проситься? Или, быть может, спрашивать не станут — это решится само собой.

Да, мы все, конечно, очень туманно представляли себе, как устроятся наши дела. И кстати, что это за глупость моя старая клятва — снять бороду в Берлине? Кому же я нужен в армии такой лохматый: партизанская фантазия — прическа, фантазия — костюм. Там — порядок. И чем больше я думал об этом порядке, тем больше мне хотелось скорей его увидеть, оценить, испытать на себе. Мы, партизаны, всегда были только младшими братьями армейцев. И я твердо знаю, что хочу повоевать теперь плечом к плечу с настоящими военными.

Но я не знаю, как в армии отнесутся к партизанам. Не знаю и того, кто, когда и где будет нас формировать. Как произойдет ликвидация соединения? Увижу ли я сейчас Чернигов, Семеновку, Добрянку да села, за которые приходилось воевать, уже свободными? Или пройду другой стороной, быстрым маршем, мимо родных мест?

Все будто и хорошо и ясно. На душе праздник. А все-таки вместе с праздником столько еще заботы, столько непонятного в том, как сложится будущее, что найти покоя в эту ночь было невозможно.

И вдруг среди ночи — срочно за мной. Из штаба. Значит — серьезные новости.

В штабе много народу. Весь обком, некоторые командиры. Собрались у стола, так заслонили головами лампу, что в палатке темно. Что-то разглядывают, тихо говорят. Стоит в стороне один Коротков и громко диктует какие-то списки. Новиков, необычно напряженный, взволнованный, — рядом с командиром. Накурено страшно.

Слышу знакомые фамилии, но не могу уловить: куда, что, кого?

Новиков, увидев меня, говорит:

— Сядь, подожди, сейчас.

Коротков обращается к нему:

— Значит, командиром отряда Костеневича?

«Что это, — думаю, — за наваждение? Какие они еще тут отряды составляют? Осоавиахима? Противовоздушной обороны?»

— Костеневича? — задумывается Новиков. — Ведь это было решено.

Я тихонько обращаюсь к Новикову:

— Семен Михайлович! Где я — то буду? Имей в виду — ни в какой отряд не пойду. Я — в армию!

— Постой, постой, дойдет очередь и до тебя.

В палатку продолжают собираться командиры. Все слушаем, нервничаем, ничего не понимаем.

Но вот Коротков поворачивается ко мне:

— Высказывай мнение, — говорит он, — согласен ли с этим списком командиров соединения? Какие имеешь предложения? Как видишь, командиром Сталинского отряда — Костеневич. Кого полагаешь на свой, Чапаевский?..

— Как это Чапаевский?

— Кого назначить командиром? — раздраженно повторяет Коротков.

Тут уж я не выдержал:

— Ничего, — говорю, — не понимаю. Кажется, меня еще не снимали. А разве наши отряды будут сохранены?

— Ты что не знакомил еще командиров с радиограммой? — обратился тут Коротков к Новикову.

— Нет, только собрались. Я думал сразу всех.

— Так что ж, давай, а то ж люди не понимают.

И мы выслушали текст только что полученной из Москвы радиограммы.

Все в ней было прямой неожиданностью.

Для работы в советском тылу на освобожденной Черниговщине остаются члены обкома и советские, партийные и хозяйственные работники.

Соединение черниговских партизан имени Попудренко будет продолжать боевую деятельность в тылу врага, по новым указаниям Штаба партизанского движения.

— Завтра вы должны уйти не менее чем на сорок километров, — тут же, не давая опомниться, сказал Короткое. — Сейчас соединению необходимо оторваться от Красной Армии и всячески препятствовать переправе отступающего через Днепр врага.

— Как мы? — не понял кто-то. — А обком?

— Обком через два часа перестает быть подпольным. С нами здесь, в Гулино, останется человек сто пятьдесят. Вы же все.

Тут уже народ в палатке зашумел, загудел и что-либо понять стало окончательно невозможно.

Хорошо, обком остается. Соединение уходит. Но кто теперь поведет все отряды?

Наконец, кто остается, кроме членов обкома? «Кто уходит? Где списки? Будут ли считаться с личными желаниями?

Не понимал ничего по-прежнему и я. Почему меня спрашивали о командире отряда Чапаева? Значит, меня оставляют в советском тылу? Но это же несправедливо! Все знают, что я хотел продолжать воевать, да я и больше пользы принес бы на фронте. Все же опыт имею.

Чтобы разом внести полную ясность и всех успокоить, нам зачитали выработанный уже в Москве и дополненный здесь список лиц, остающихся на гражданской работе. Конечно, кроме Короткова, Новикова, Петрика, Капранова, Днепровского, тут были и командиры отрядов Водопьянов, Козик и другие. Меня в этом списке не было.

— Шум в палатке немного поулегся. Я не без горечи спросил у Новикова: — Вижу, Семен Михайлович, обо мне везде забыли. Ну, я в тыл не просился — не обижаюсь. А вот почему у меня хотят Чапаевский отряд отобрать? Коротков вон спрашивал, кого я порекомендую.

— Потому, — невозмутимо ответил мне Новиков, — что есть решение обкома назначить тебя командиром соединения.

Что это была за ночь! Когда я вышел из палатки штаба, оказалось, что весь лагерь не спит. Все взволнованы, расспрашивают друг друга, ждут, когда покажутся командиры.

— В нашем распоряжении только один день, — отвечал я людям. — Завтра ночью — в новый путь.

Боевая жизнь соединения черниговских партизан имени Попудренко продолжается.