Перепуганный Филипп Семенович передал мне эти слова. Их следствием было только то, что я дал задание группе бойцов изловить негодяя, а помогли им в этом жена Гецевича Ольга и сын Леня.

Перебирая в уме все эти факты, я пришел к заключению, что не так уже трудно подобрать ключик хотя бы к одному из «верных» полицаев Ивановки.

Мой выбор пал на уроженца нашего села — некоего Логвина Борисовича Сержана. Из всех машевских полицаев, которых, по данным разведки, там было пятнадцать человек, Сержан казался самым подходящим: у него было очень много родственников по селам. Часть их жила в Машеве и была мне неплохо известна. Обыкновенные советские люди, и я считал, что они вполне способны нам помочь. Я решил так опутать Сержана родственными связями, чтобы он и дохнуть без нашего ведома не смел. Связей же этих было много — я и сам сбивался со счета, перебирая в памяти его родню.

Старшая сестра Сержана — Елена была замужем за моим однофамильцем — Степаном Прокофьевичем Артозеевым — нашим связным. Младшая сестра — Анна — за командиром Красной Армии Надольным, находящимся на фронте. Сам Сержан был женат на дочери Ксении Алексеевны Ашомко — активистки времен первых колхозов. Дети, племянники и племянницы, впрочем, продолжать этот список не стоит. Достаточно сказать, что я насчитал восемнадцать человек родственников и свойственников полицая, через которых и старался воздействовать на него.

Работенка оказалась кропотливая, но в конце концов цели я достиг: на Сержана налегли и теща, и зять, и сестры, и жена, и еще семь человек близких. Как они обрабатывали его, не знаю, но полицай вынужден был уступить.

Мы узнали все, что нас интересовало. Стала известна дислокация и вооружение частей в районе и причина заселения Ивановки «специалистами»: здесь полицаи должны были собрать население и возглавить строительство нового моста через реку Рванец. Этот мост открыл бы прямой путь на Новгород-Северский.

Из-за отсутствия переправ у фашистов образовались пробки в Семеновке, да и в других местах. Они гнали свой транспорт на Новгород-Северский в обход, по стародубскому шляху, удлинявшему путь примерно в пять раз. Открыв прямую дорогу из Семеновки через новый мост, они рассчитывали разгрузиться, быстрее доставить свои колонны к фронту.

Этого мы допустить не могли. Нужно было во что бы то ни стало сорвать строительство нового моста. Дать его построить, а потом уничтожить я считал невыгодным: немцы могли поставить к переправе очень сильную охрану. И мы решили разгромить «осиное гнездо» (так называли его партизаны) в Ивановке раньше, чем полицаи и саперы приступят к делу.

В боевом успехе этой задачи нам очень помог Сержан, ибо подобранный к нему ключик действовал отлично. Интересно, что жандармерия пыталась таким же путем опутать и изловить меня. Из этого, конечно, ничего не вышло, да и не могло выйти: если обращаются к группе людей, пытаясь заставить их воздействовать на близкого им человека, удача будет только тому, у кого честные, чистые намерения, кто действует на благо Родины и обращается к людям от имени народа.

Как-то выдалась темная, очень душная ночь. По натянутому парашютному шелку палатки мерно стучали дождевые капли. Мелкая водяная пыль оседала и внутри нашего жилья. От влажного, теплого воздуха особенно сильно клонило ко сну. Я удивился тому, как быстро захрапел мой ординарец Петя Чернуха: мы оба только что зашли сюда. Но удивившись, тут же почувствовал, что засыпаю сам.

Меня словно толкнуло какое-то воспоминание. Я сел и долго тер себе лоб — не мог сообразить: что за мысль прервала первую дрему? Наконец вспомнил и, улыбнувшись, повалился было на бок. Однако сразу вскочил опять.

А вспомнил я такие же теплые, влажные, как и эта, ночи, когда мне приходилось, будучи рядовым бойцом, стоять на посту. Тяжело было бороться со сном. Он подкрадывался со всех сторон, укачивал, клонило присесть хотя бы на «одну минуточку». Но; присевши, опомниться уже почти невозможно. И чего только в те часы, казавшиеся чуть ли не годами, не приходилось сочинять, чтобы удержаться на ногах. Иной же раз и не заметишь, как задремлешь стоя.

Я отчетливо представил себе это состояние именно потому, что и сейчас мучительно хотел спать. Однако, с завистью посмотрев на храпевшего Петю, заставил себя выйти из палатки. Надо было проверить посты.

Прошел по лагерю. Часовые внутренних постов — у штаба, у склада боеприпасов, у гауптвахты — переминались, покачивались, но держались. Только около хозчасти дневальный Целуйко разоспался на возу так, что не услышал, как ответственный дежурный Черноус стащил с него сапоги.

Мы с Черноусом пошли проверять дальние посты и заставы.

— Что не спите, товарищ командир? — спросил меня один молодец.

— Бессонница. — неопределенно ответил я парню, и мы пошли дальше.

На трех постах бодрствовали. Но на центральной просеке спали все. А надо сказать, что посты на этой просеке считались у нас самыми ответственными: отсюда ближе всего перекресток с дорогой, которой нет-нет, а пользовались немцы. Если можно так выразиться, здесь находился парадный подъезд к лагерю.

Наши, конечно, не допускали мысли, что гитлеровцы осмелятся двинуться через партизанский, лес ночью, и вот результаты: первый номер станкового пулемета Кукушкин лежал ничком на земле возле своего оружия. Поблизости, кто как сумел, раскинулись на траве еще семеро бойцов. Прислонившись к березе, опершись на винтовку, спал девятый постовой — Жмурко.

Мы с Черноусом свернули самокрутки. Закурили.

«Как поступить?» — раздумывал я. Конечно, картина ясна. Но все же хотелось еще раз проверить людей, узнать, как они станут выкручиваться.

Я извлек из пулемета замок. Всунул вместо него свой трофейный портсигар. Затем мы с дежурным отошли шагов на сорок за деревья и начали громко разговаривать.

— Кто идет? Стой! — окликнул нас из-за березы Жмурко.

— Свои, свои. — ответил я, и мы продолжали подходить к заставе.

Все бойцы уже приняли позы бодрствующих. Здорово это у них получилось. Я и сам бы не поверил, что за пятнадцать секунд до этого они спали. Это меня разозлило и обеспокоило: у них, значит, разработана целая система, сговорились! — Случайно уснули — это еще можно понять и простить, а такая круговая порука — штука опасная. Ну, — думаю, — помолчу еще. Как хлопцы будут вести себя дальше?

Жмурко хоть и спросонья, но не растерялся и заявил:

— Я ваш голос сразу узнал, товарищ командир! Так — для порядку окликнул. Я уж давно слышал, как вы разговариваете.

— Очень хорошо, что вы так узнаете голос своего командира, — ответил я. — Однако странно: как могли вы слышать меня в то время, как я не говорил ни слова?

Жмурко понял, что перегнул палку, смешался. На выручку товарищу поторопился пулеметчик Кукушкин:

— Товарищ командир! Жмурко вас и по шагам мог угадать! Он еще с вечера говорил, что вы нас обязательно проведаете, и мы ожидали.

Я слушал их и думал: «Валяйте, валяйте! Заговаривайте зубы. Посмотрим, как станете выворачиваться, когда в ваших руках окажется мой портсигар. Уж лучше бы признавались».

Командир заставы — Горнащенко сначала мялся и слушал нашу беседу молча. Но потом осмелел и доложил, как полагается, что «за ночь ничего не произошло, кругом тихо, за исключением того, что по направлению Гомеля была слышна бомбежка».

Мы все присели в кружок около пулемета. Закурили. Как будто действительно все в порядке.

— Трудно сегодня стоять? — спросил я. — Ночь-то какая томительная.

Я давал последнюю возможность чистосердечно признаться. Сказали бы: так мол и так, трудно, был грех. Нет. Все стали разуверять меня: и ночь хороша, и спать ни одному не хотелось.

Силой искренности не добудешь. Посидели, поговорили, вижу, — они всем довольны и совесть их не мучит. Тогда я послал Черноуса в лагерь — привести Логутенко с людьми сменить заставу.