Партизаны — люди трезвые, правильно понимали обстановку. Только среди молодежи попадались восторженные ребята. У них слегка кружились головы от радостных событий последнего времени, и они перегибали палку на свой лад.

Если старые бойцы ясно видели приближение победы, то они понимали, что для нее еще много надо сделать, да и время должно пройти немалое. Те же хлопцы, которых в начале войны не брали в партизаны потому, что им было по четырнадцать лет, добившись теперь счастья попасть в отряд, воображали, что им море по колено.

Прослышала наша молодежь, что село Мощенку прозвали среди полицаев «вторым Берлином». Действительно связные рассказывали, что сидевший там гарнизон укреплен очень сильно, оборона построена, как в крепости. По их представлению примерно так немцы должны были укреплять свою столицу!

Разведка проверила, что это за неприступная крепость. Оказалось — ничего такого, чего б мы не видали.

Когда гарнизон, окопавшийся в Мощенке, разбили, группа молодых бойцов устроила демонстрацию: разъезжали на трофейной пятитонной машине по селу и пели песню «Партизанские отряды занимали города.» Вернулись они в лагерь с таким видом, как будто в самом деле Берлин брали или по крайней мере, как сказано в песне, город.

Постоянно прислушиваясь к мнению и разговорам старых партизан, наша молодежь усвоила, что времена сильно переменились и воевать надо по-новому. Что это означает, ребята как следует в толк не взяли, однако отставать не хотели: по-новому, так по-новому! И выдумывали кто во что горазд.

Был у нас такой случай: требовалось изловить одного из постоянно ездивших в штаб большой немецкой части фельдъегеря мотоциклиста. Заполучить его следовало тихонько, не поднимая тревоги.

Приучая к боевому мастерству молодых разведчиков, им предложили подумать: как выполнить эту задачу? И что же они придумали? Смотрим — раздобыли катушки трофейного телефонно-полевого кабеля, нарезали куски и стали тренироваться: один бежит во весь дух, а другой забрасывает петлю. Добаловались до того, что боец Кукушкин сильно поранил и чуть не оторвал бойцу Мальцеву ухо. Пострадавшего отправили на перевязку.

— Что означают, эти фантазии? — спросили у хлопцев. А те объясняют, что им охота что-нибудь новое изобрести.

— Хватит, — говорят, — по-старому воевать. Времена не те!

— Да как же это вы работали? Чуть человеку ухо не оторвали?

— Подумаешь — ухо! Ведь «язык» и без уха годится — была бы голова цела. Мы над тем и бились, чтобы петлю закинуть и не удушить. А что Мальцев пострадал, так ведь это случайно и потом все же — для дела. Большой обиды тут нет.

Дело обошлось без новаторства. Мотоциклиста взяли из засады старым способом, который был не так-то уж плох. Это делалось с помощью той же проволоки, протянутой над дорогой так, что, наскочив на нее, ездок разом вылетал из седла.

По-своему чувствовали новое положение и те бывшие советские граждане, которые пошли на службу к врагам своего народа, своей Родины. Полицаям теперь приходилось, пожалуй, хуже всех. Кому они были нужны? Хозяева, которым они продались, и всегда-то обращались с ними без церемоний, теперь же, вступая с партизанами в бой, фашисты выдвигали перед собой живой заслон из полицаев.

Впрочем, какую-то их часть оккупанты отправляли в Германию, где, надо думать, на их долю тоже не было уготовлено ничего хорошего. С одной из таких партий нам довелось довольно близко познакомиться.

Наши подрывники взорвали железнодорожный путь, и на одном полустанке застрял поезд из Чернигова, в котором ехали собранные из разных районов полицаи.

Однако то будущее, которое немцы готовили для своих слуг, им не улыбалось. Воспользовавшись задержкой эшелона, почти все они разбежались. И пока гитлеровцы чинили путь, полицаи рассеялись в лесу. Они бродили в поисках какой-либо возможности пристать к партизанам и врали всякое, лишь бы спасти шкуру и встретить Красную Армию на нашей стороне.

Среди этой падали обнаружили мы и наших заклятых врагов, замучивших в ночь на десятое июля лучших разведчиков отряда имени Чапаева — Николая Жадовца, Николая Бондаренко и Ивана Гречкосея. Мы расстреляли палачей с проклятием: кровь за кровь, смерть за смерть.

Остальным приказали, если хотят оправдать себя, пойти в бой без оружия, добыть его у врага.

Случай скоро представился. Стало известно, что неподалеку продвигаются по лесной дороге два дивизиона немецкой артиллерии. Их встречала партизанская засада. А полицаи залегли второй цепью, метрах в ста от нас. Мы накрыли врага сильным огнем; затем полицаи пошли врукопашную — многие добыли себе оружие, а если и погибли, так по крайней мере честной смертью.

В том бою мы захватили штабные документы артиллерийского полка. Из них стали ясны планы обороны гитлеровского командования на тупичевском плацдарме. Видимо, вообще сейчас шло активное создание новых опорных пунктов и притом на водных рубежах. Немцы возлагали большие надежды на оборону Десны и Днепра.

Наших разведчиков послали выяснить, что там делается. Как же я завидовал этим ребятам! Пожалел даже, что стал командиром отряда. Был бы, как прежде, рядовым — уж добился бы чести пойти в эту разведку. Ведь на Днепре решится многое не только для нас, но и для всего фронта. Да что говорить! Взглянуть бы только на эти воды! «Украина», «Днепр» — слова эти неразрывно связаны и дороги всем нам.

Но разведчики ушли, а мы остались при своих, как я считал, менее интересных делах. Однакоже, правду говоря, много интересного можно было заметить, даже не выходя из лагеря.

После частых и успешных боев у нас накопилось небывалое количество трофейного вооружения. Партизаны совсем позабыли про тяжелые времена, когда не хватало оружия, — каждый имел по своей должности, потребности и вкусу, и все были «сыты» оружием по горло. Куда больше стало и трофейного обмундирования. Раньше мы радовались ему: приходилось обуваться и одеваться за счет врага. Нынче люди тоже были оборваны. Однакож та гитлеровские мундиры стали смотреть иначе. Опротивели. Не желали мы в таком виде показываться населению, а тем более — встретиться с Красной Армией.

Наконец, не выходя из лагеря, можно было слышать звуки, которые для партизанских ушей казались слаще всякой музыки: все ближе и ближе стал доноситься грохот советской артиллерии.

Многие из старых партизан помнили, как уходили, отдалялись от нас голоса орудий, пока не замолкли совсем. Бои шли, но мы их не слыхали. Линия фронта отодвинулась далеко, мы остались на Малой земле. Только тот гром и слыхали, который сами делали. И вот наконец, через два года, снова зазвучала родная артиллерийская канонада!

Подолгу молча слушали, как рвутся снаряды, бомбы, иногда обсуждая, где они ложатся.

— Это в стороне Гомеля бомбят.

— Не бомбят. Артиллерия бьет.

— Господи, увидеть бы, как «катюши» работают!

— Увидим.

— Теперь скоро.

Скоро! — Весь лагерь жил подчиненный одной мысли, одному чувству: кончается наша скромная партизанская война. К нам идет большая, настоящая, серьезная. Теперь нас отделяло от фронта совсем небольшое расстояние — всего десятки километров. Теперь даже те товарищи, которые при каждом порыве помечтать заявляли: «Пока солнце взойдет, роса очи выест», даже эти скептики, и те стали строить планы. (Такие товарищи никогда те мечтают. Они планируют.)

У костров только и было разговору — кому куда поскорее необходимо попасть. Кто торопился в колхоз, кто в школу, на завод, в исполком, в учреждение. Другие, напротив, думали только об Армии: хотели обязательно гнать врага дальше, конечно, до самого Берлина.

В эти дни все наши люди разделились на два лагеря, два течения — к дому и к военной службе. Одни уже мечтали, кому из своих детей подарить на память партизанскую шапку, а другие — плечи под погоны готовили.

Я уже повторил перед товарищами свою клятву — сбрить в Берлине бороду, из-за которой меня в тридцать лет ребята дедушкой называли.

В общем все себя определили, нашли себе место и дело. Но рано. Оказалось, что мы слишком поспешили распоряжаться собственной судьбой.