Юки навестила их во второй половине июня, когда начались студенческие каникулы.
Говорила, что погостила бы у них подольше, но, увы, ее ждет работа. Кроме того, ей надо регулярно заниматься в библиотеке и изучать тонкости фотографии в фотостудии колледжа.
— Я вот не понимаю, — сказала однажды Маса, — если у человека есть талант художника, зачем ему читать книги и даже ходить в колледж? Мне кажется, ты сама всему научишься. Многие великие художники прошлого были самоучками, ни в какие колледжи не ходили.
— Сейчас другие времена. И, кстати, большинство великих художников вовсе не были самоучками. Они начинали учениками у известных мастеров и проходили прекрасную школу. Есть и другие тонкости, но долго объяснять.
— Я к тому клоню, что ты могла бы жить у нас круглый год и все равно стала бы отличным художником. У нас здесь хорошо — тихо, спокойно. Подумай хорошенько.
— А где я буду зарабатывать на жизнь?
— Об этом не беспокойся. Дедушкиной пенсии нам хватит, если, конечно, жить скромно. Кстати, ты можешь давать уроки рисования.
— Но мне неинтересно часами разглядывать детские рисунки.
— Тогда тренируй легкоатлетическую команду нашей сельской школы. Тебя возьмут. В прошлом году все здесь читали в газетах, что ты победила на важных соревнованиях.
— Не хочу я никого тренировать.
— А что ты станешь делать, когда окончишь колледж? Будешь преподавателем живописи и уедешь куда-нибудь еще?
— Бабушка, не знаю, — вздохнула Юки. — Я только начала учиться. До окончания колледжа еще очень далеко.
— Какой же смысл учиться в колледже, если ты даже не знаешь, зачем туда ходишь и кем станешь?
— Может быть, я хожу туда именно потому, что еще толком не разобралась в себе. Пока что я просто хочу изучать живопись. А что будет через четыре года, меня мало волнует. Не хочу загадывать.
Маса собиралась сказать, что нельзя так легкомысленно относиться к своему будущему и плыть по течению, но Юки быстро встала и надела соломенную шляпку.
— Пойду в сад. Не успела прополоть твою петунию. Если еще нужно что-то сделать, скажи.
В этот приезд Юки держала себя в руках: не грубила, не взрывалась по пустякам. Даже когда она спорила с дедом или бабушкой, ее лицо было — воплощенное терпение. И все же что-то оставалось не так. Разговаривая с ней, Маса чувствовала некоторую напряженность и была уверена, что у Юки то же ощущение. Во многом виноват ее отец, думала старушка. Если бы он разрешал ей ездить к нам каждое лето, все пошло бы по-другому. Маса заметила: Юки быстро меняется, она уже совсем не та, что раньше — сейчас это высокая, стройная девушка, можно даже сказать, молодая женщина с невозмутимым лицом. Дав- ным-давно, когда Юки была ребенком, такое выражение лица было и у Масы. Теперь все перевернулось, причем неожиданно, как по мановению волшебной палочки.
Маса присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть трехцветные фиалки, посаженные вдоль дома: листья пожухли, почти все бутоны иссохли и вряд ли распустятся. Дождь, судя по всему, их не спас. Даже те немногие фиалки, что расцвели, выглядели чахлыми. Осторожно раздвинув листву, Маса увидела, что нижняя часть стеблей опутана тончайшей паутиной, и поняла, кто тут орудует — красные клещики, уже не раз покушавшиеся на ее посадки. Эти твари питаются соками, которые высасывают из стеблей и бутонов. Когда земля подсохнет, она опрыскает фиалки и, может, они оживут.
В то утро Такео проснулся около шести. Маса встала. Уже давно футон не хранил тепла ее исхудавшего тела, даже морщинки не осталось на матрасе. Такео перевернулся на спину и уставился в потолок.
В ушах старика по-прежнему звенели голоса детей, привидевшихся во сне. Их были сотни, и все они мчались по лужайке, поросшей пампассной травой. Некоторые из них были ему совершенно не знакомы, в других он узнал своих бывших учеников. Их он насчитал немало: как-никак преподавал в школе почти сорок лет. Потом в этой толпе Такео разглядел своих собственных детей и внуков, но как он сумел их распознать, так и не понял. Уже проснувшись, он все еще слышал отзвук детских голосов. Сотни ребятишек кричали одновременно, некоторые в унисон друг с другом, и эти звуки почему-то напоминали шум ветра в высокой траве.
Старик засыпал, снова просыпался, но детские голоса, чередующиеся с завыванием ветра, преследовали его все время. Они не оглушали — он прекрасно слышал все, что происходило в реальности, — но наваждение не исчезало.
Такео забеспокоился: не теряет ли он слух? Шум детских голосов как будто утих, но ведь подобные галлюцинации могут повториться и впоследствии плохо сказаться на его здоровье. Он подумал о пожилой чете, жившей напротив них через дорогу. Эти люди старше его всего на десять-двенадцать лет, но вот уже лет семь-во- семь как оба они оглохли. Общаются друг с другом на языке жестов, и руки их все время в движении. Года два назад Такео обустраивал свой рисовый чек рядом с их домом. Старик и старуха в это время были во дворе и о чем-то спорили — наверное, обсуждали хозяйственные дела. Такео удививился: звуки, которые они произносили, были нечленораздельными, слышалось скорее мычание, а реальный «разговор» вели их руки. Вот оно что, догадался Такео, оглохшие старики разучились говорить, он-то знает, что они не были немыми от рож дения. Наоборот.
Эта старушка в свое время была необычайно разговорчивой. Они с мужем жили в этой деревне еще до земельной реформы, когда все земли к востоку от реки принадлежали семейству Такео. И до сих пор, когда он встречает их на улице, они низко кланяются ему, словно он феодал местного масштаба. Такео кланяется в ответ. Тогда они отвешивают еше более глубокий поклон. До того как оглохнуть, старушка всегда приносила Такео и Mace дары своего сада-огорода: самые спелые арбузы, крупные помидоры, огурцы, баклажаны. О цветах и говорить нечего. Женщина подолгу беседовала с Масой, делясь с ней своими проблемами и обращаясь к ней за советом, будто Маса — все еще жена землевладельца и, стало быть, самая авторитетная особа в деревне. Такео пытался было внушить женщине, что эти подношения не нужны — они ставят его в неудобное положение. Но та твердила одно и то же: «Наша семья всегда дарила вашей семье все лучшее, что росло на ее участке. А ваша матушка давала моей такие умные советы!».
Когда Такео после очередного визита соседки недовольно ворчал, Маса лишь улыбалась.
— Все в деревне считают, что власти поступили с нами несправедливо, — рассуждала она. — Причем так говорят и те, кто от реформы выиграл. Здешние жители полагают, что нельзя было в одночасье лишать нас всей земли. Можно было сделать это как-то по-друго- му, постепенно. Люди искренне тебе сочувствовали. Они же видели, что ты целый день в школе, учишь их детей, а вечером еще возишься на участке, чтобы свести концы с концами. Поэтому каждый хочет выказать уважение тебе. Я хорошо понимаю эту добрую женщину.
— Но земельная реформа была необходима, — объяснял Такео, словно перед ним была не жена, а ученики. — Если бы земля была сосредоточена в руках лишь узкого круга владельцев, наша страна не оправилась бы после войны. Старая система перестала работать. Когда крестьяне получили землю, у них появился стимул к труду. А кроме того, мне нравится учить. Я вовсе не хотел бы сидеть дома и благосклонно кивать своим арендаторам, которые приносили бы мне плату за землю. Мне было бы стыдно, что они едят пшенку и овсянку, а я — отборный рис.
Такео встал, надел поверх длинной рубахи и нижнего белья куртку — хаори6 и направился в гостиную, к буддийскому алтарю. Маса уже поставила к нему ежедневные дары — рис и чай в маленьких белых чашечках. Закончив работы в саду, она принесет сюда и свежий букет цинний или хризантем.
Такео зажег ароматическую палочку и закрыл глаза. Склонив голову, он пытался унять шум в ушах и успокоиться. Детские голоса постепенно слабели. На какое-то мгновение он отрешился от бренных мыслей, но снова подумал о своих детях и внуках, о глухой женщине, жившей через дорогу, о своей семье, лишившейся земли, о ночном ливне, о Шидзуко, Юки, Масе... Да, тут не до медитаций. Когда-то он надеялся, что старость принесет успокоение. Напрасно!
