Хидеки встал, переоделся в пижаму и снова улегся. Он распластался на животе, а Ханаэ, усевшись на него верхом, принялась массировать сильными ладонями его спину выше и ниже лопаток. Хидеки, вытянув руки по швам, касался пальцами ее голых ступней. Вскоре он почувствовал, как его мягко окутывает сон. Ханаэ приподняла одеяло и придвинулась к нему, уткнувшись головой в его подмышку.

Часа в три ночи Хидеки внезапно проснулся. За его спиной зажегся ночник.

— Что случилось? — спросила Ханаэ.

— Ничего. Просто мне нужно в ванную.

Ханаэ подождала, пока он добредет до двери, и выключила свет. Выйдя в коридор, Хидеки остановился. Он почему-то чувствовал себя изможденным и никак не мог собраться с мыслями. Пижама мокрая от пота, хоть выжимай. Во рту — металлический привкус.

Прополоскав рот, Хидеки умылся и до красноты растер щеки полотенцем. Он чувствовал, что заснуть ему не удастся. Выключив свет в ванной, он долго стоял в темноте. Какая-то гнетущая мысль не выходила из головы. Нечто похожее он испытывал в детстве, когда просыпался среди ночи от страха, что рано или поздно за ним придет смерть, и пытался перд- ставить, что он будет чувствовать при свидании с ней. Когда ему было уже за двадцать, он понял: ничего ужасного не произойдет, за гранью жизни — пустота. Человек исчезнет — и точка. Он не припомнит, чтобы его хоть раз охватил страх перед возможной кончиной даже в ту пору, когда ему пришлось долго лежать в больнице с туберкулезом.

Глаза Хидеки привыкли к темноте, и, не зажигая света, он пошел в свой кабинет. Надо выпить виски и почитать — тогда снова потянет в сон. В кабинете он зажег настольную лампу, опустился в кресло. Дрожащими руками достал ключ и вынул из ящика письменного стола альбом Шидзуко. Поколебавшись секунду, открыл его.

Первые страницы были ему знакомы — акварельные зарисовки, сделанные тогда, в больнице. Вот он — лежит на койке. Вид из окна больничной палаты. Тюльпаны, которые принесла Шидзуко. Вот поднос с больничной едой — он почти не притрагивался к ней.

После акварелей пошли карандашные рисунки, запечатлевшие жизнь маленькой Юки: здесь она в парке... В гавани... Вот дома, среди разбросанных игрушек... Юки поглощена изучением новой игрушки, а Шидзуко делает зарисовки, видимо торопясь, — пока дочка не переменила позу. Изо дня в день наблюдения за дочерью, новые и новые наброски Шидзуко. Хидеки быстро пролистал страницы. Акварель — он сразу узнал маленький домик в горах, где они жили несколько летних дней. Кажется, это был последний отпуск, который он провел вместе с Шидзуко и дочерью. Юки — в дверях дома, на ней белая кофта и розовые шорты. Ей, наверное, лет семь. Помнится, рядом с домом находилась ферма, где разводили коров и овец. Да, так... — перевернув страницу, он видит Юки, боязливо стоящую в нескольких метрах от коровьего стада. Еще несколько акварелей: коровы, овцы, цветы. В самом конце альбома — портрет Юки: длинные волосы заплетены в две косы, украшенные красными лентами, она улыбается, прижимая к лицу букет маргариток. Когда был написан портрет? Должно быть, во время школьных каникул. Портрет-портретом, а вот чтобы Юки улыбалась ему, отцу, — такого случая он не мог припомнить. Наконец, последняя страница: Хидеки видит свой портрет — карандашный набросок: он изображен спящим в шезлонге в том самом доме. К странице приклеены маленькие цветочные лепестки цвета чернильной кляксы, лепестки собраны в соцветия — по четыре в каждом. И таких соцветий было по меньшей мере десять. Хидеки вспомнил: это засохшие лепестки гортензий.

Пришли на память некоторые подробности того отпуска. Однажды они с Шидзуко из-за чего-то поссорились, и он в расстроенных чувствах ушел побродить. Через несколько часов он вернулся с большим букетом гортензий, собранных в горах, и неловко отдал букет Шидзуко. Сначала его переполняла злость, но потом стало очень грустно. Пробормотал, что гортензии оказались голубыми, а не розовыми, как он хотел, но он не виноват: то ли влажность чрезмерная, то ли сухость. Затем он сел в шезлонг, надеясь, что Шидзуко поведет себя так, будто никакой ссоры между ними и не было. Шидзуко поставила цветы в воду и спросила его, не пойти ли им поужинать в отель. При этом она ни словом не обмолвилась о недавней ссоре. Потом занялась Юки, подробно рассказала ей о гортензиях, которые в зависимости от влажности почвы меняют цвет. Словом, Шидзуко, как всегда, была на высоте — мягкая, тактичная, щадящая его чувства. Она не повышала голоса и тем более не выскакивала из дома, хлопая дверью. Он понял тогда, что она его простила, и мирно уснул в шезлонге: многочасовой поход по горам утомил его. А Шидзуко набросала тем временем его портрет и обклеила его лепестками гортензий.

Хидеки попытался вспомнить, как выглядела в тот день Шидзуко, но ее образ ускользал. Кроме выцветших лепестков, приклеенных к странице альбома, он так ничего и не увидел. Он снова спрятал альбом в ящик и долго сидел, поставив локти на край письменного стола и уткнув голову в ладони.

Глава 14

ПОСЛЕ ДОЖДЯ (август 1975)

После ливня бабушка Маса вышла в сад чуть свет. Из-за суши, державшейся две недели, она привыкла вставать рано, чтобы до наступления жары полить растения. Обходя сад — сначала грядки с овощами, а потом цветочные клумбы, она заметила, что ветер сломал два помидорных куста. Вот, пожалуй, и весь ущерб от ливня и урагана.

Маса направилась в южный угол сада, где росли подмаренники. На прошлой неделе пышные шапки этих цветов белели, словно как кучи облаков. Но вчера, услышав по радио предупреждение о надвигающемся шторме, она срезала их. Теперь здесь остались лишь зеленые листочки, напоминающие увядший салат. А сами цветы висят и сушатся в чулане. Через несколько недель приедет из Химеджи ее невестка Эцуко и заберет. Она плетет из засушенных цветов венки и украшения для корзин и продает их владелице сувенирной лавки. Маса выращивала эти цветы специально для нее. Эцуко и Сабуро жили в перенаселенном городе, где дома стояли впритык друг к другу. Там дышать нечем — какие уж цветы! Маса пыталась было помочь Эцуко плести венки, но ее пальцы потеряли гибкость, да и глаза быстро уставали.

Удивительно, но цветы каждый год воскресают. Посмотришь на вмятые в землю листья и думаешь: отжили свое. Но нет. Ранней весной вытягиваются длинные стебли, а потом появляются белоснежные шапки. Маса всегда находила утешение в этом круговороте природы. Зимой она беспокоилась о многолетних посадках, над которыми хлопотала годами. Некоторые деревья и растения были старше ее детей. Весной она с нетерпением ожидала, когда они зацветут. Первыми — в феврале — распускались сливы. В марте — фиалки. В начале апреля зацветала сакура. Но после смерти дочери отношение Масы к растениям странно изменилось. Весной того страшного года пышно расцвела лаванда, которую ей помогла сажать Шидзуко. А еще в июне расцвели желтые розы, тоже посаженные Шидзуко. Маса тогда почувствовала: цветы, возвращающиеся весной к жизни, не приносят ей утешения. До той поры она почти не сажала однолетников: ей грустно было видеть, как они цветут летом, а осенью погибают. Из однолетников они с мужем выра- шивали лишь пурпурные вьюнки. Такео каждую осень собирал их семена, а по весне их высевал. Казалось, что эти цветы не умирали осенью, а лишь засыпали на зиму и пробуждались весной.

После смерти Шидзуко Маса стала отдавать предпочтение однолетникам: сажала анютины глазки, петунии, душистый горошек, циннии. Иногда белые петунии цвели до конца октября, пока не ударяли первые заморозки.

Маса медленно пошла к дому, то и дело останавливаясь, чтобы сорвать пожухлый лист или увядший цветок или выдернуть из земли буйный сорняк. Сорняков было немного. Те, что выросли после отъезда Юки, не выдержали засухи. А Юки, гостившая у них две недели, часами занималась прополкой. Маса даже подумала, что внучка старается больше проводить времени в саду, чтобы избегать лишних разговоров. Потом, впрочем, отогнала подозрения: в конце концов, если бы внучка не хотела их видеть, зачем ей приезжать.