Потом девочка сказала:

— Можешь повернуться.

— Не желаю смотреть на тебя, — сказал мальчик.

— А я и не прошу, — ответила девочка.

В эту минуту кто-то громко, по-хозяйски ударил в дверь.

— Папа пришел! — воскликнул мальчик. — Теперь мы можем поужинать.

— А тебя только это и беспокоило? — сказала девочка.

Мальчик не понял ее.

— Ты злой, — упрямо повторила она.

— У тебя гостья? — спросил отец.

— Это маленькая лесная фея, — ответил мальчик.

— А ты — злой лесной дэв, — не удержалась девочка.

Поужинали молча. Потом отец прикрутил фитиль в лампе, и они улеглись.

Мальчик долго не мог уснуть. Рядом с собой он слышал спокойное дыхание девочки. Ему было грустно оттого, что она так беззаботно уснула. И мальчик не заметил, как тоже заснул.

Во сне лес был зеленый, на траве играли солнечные зайчики, цветы были светлые, пестрые, разные. Мальчик держал девочку за руку, вел ее за собой, и она не упрямилась. У девочки были гладкие прямые волосы, глаза черные и добрые, и на ней было зеленое яркое платье. Мальчик вел ее к людям, и она верила, что он добрый и что люди — все-все — тоже добрые. Это было похоже на сказку. Да это и была сказка маленькой лесной феи, еще более увлекательная, чем сказка о лесной волшебнице, которую рассказал мальчику отец.

Наутро лес был точно таким, каким он видел его во сне — тихим и мирным.

После завтрака отец сказал девочке:

— А теперь беги домой, мама ждет.

Отец и сын проводили ее.

— Счастливого пути, маленькая фея. — Отец помахал ей вслед рукой.

— Ты придешь к нам снова? — окликнул ее мальчик.

Девочка подняла руку:

— Только если будет гроза и я буду проходить мимо.

Улыбнувшись черными глазами, она подобрала подол юбки, перепрыгнула через ручей, тряхнув длинными черными волосами и побежала вниз, к дороге.

Ахмедхан Абу-Бакар

КУЛТУМ

Перевел с даргинского Ю. Арбат.

Рис. Г. Алимова.

а отлогом склоне горы строгими рядами стоят надмогильные каменные плиты. Тайны многих поколений хранят эти кладбищенские памятники. Но на них ничего не прочтешь, кроме скупой даты рождения и смерти.

Священное место — кладбище. Бережно охраняют его горцы. Нетронутыми растут здесь дикие фруктовые деревья. Под разросшейся яблоней, усеянной маленькими, с виноградину, яблочками, укрылось каменное строение с куполом.

На вершине купола — шар. Вместо окон — треугольные отверстия. Дверь старинная, резная. Это усыпальница святого — шейха Хаджи ибн-Баммата.

Входить в это священное для мусульман место может, по обычаю, только почтенный и праведный старик горец. Но в ауле Кубачи, где две тысячи жителей и в каждой семье обязательно есть мастер-чеканщик, не так уж много осталось правоверных мусульман. И тропинка, ведущая к могиле шейха, густо заросла травой.

Но сегодня за усыпальницей шейха притаилась девочка в пестром ситцевом платьице. Это Култум. Она кажется старше своих одиннадцати лет. Девочка всхлипывает, размазывая по лицу слезы, и часто поглядывает туда, где люди в больших каракулевых папахах хоронят ее отца, кубачинского серебряных и золотых дел мастера Бахмуда. Печаль в глазах мастеров, пришедших отдать последний долг своему другу. Он умер внезапно, единственный мужчина в семье. Осиротели его жена Бика и дочка Култум.

Один из стариков, по обычаю, нараспев прочитал несколько глав из Корана, потом все поднялись со своих мест и, словно боясь нарушить тишину лишним словом, молча разошлись.

Култум осталась одна. Она бросилась к могиле отца, обняла еще сырую прохладную землю и зарыдала.

В аул вернулась поздно, притихшей, усталой. В доме было много народу. Люди пришли утешить вдову. На глазах у многих блестели слезы. Бахмуд был не только хорошим мастером, но и сердечным, добрым человеком.

Но никто из собравшихся в доме покойного не заметил Култум, никто не сказал ей ни одного слова утешения, как будто в маленьком сердце Култум не могло вместиться такое же большое горе, как в сердце взрослого человека. И девочка еще острее почувствовала себя одинокой. Она прошла в пустую мастерскую отца, закрыла за собой дверь и в тоске опустилась на мягкую медвежью шкуру. Вот здесь, бывало, пристраивалась она возле ног отца, когда тот работал резцом, и отец рассказывал ей сказки. Девочка всегда была готова помочь отцу. Как только он заканчивал гравировку, она чистила и полировала изделия.

Иногда Култум расспрашивала отца: «А что это ты делаешь?.. А почему ты тут вырезаешь, а не там?.. А зачем тебе серебряная проволока?»

У девочки было тысячу «почему», и отец терпеливо отвечал ей, стараясь объяснить каждую мелочь, хотя мать останавливала Култум:

«Ты мешаешь отцу работать, дочка. Зачем тебе это знать? Ведь ты не мальчик. Мастерство чеканщика не для девичьих рук».

А Култум недоумевала:

«Почему это такое тонкое мастерство не для тонких девичьих рук?»

Но в ауле Кубачи не было ни одной женщины-мастера.

Вот обо всем этом и вспомнила убитая горем Култум, а потом уснула на медвежьей шкуре, постланной на полу мастерской.

Рано утром гонг позвал мастеров на работу в художественный комбинат. Мать по привычке вскочила, но тут же вспомнила, что теперь из их сакли некому выходить на работу.

Из комнаты, где обычно принимали гостей, донесся бой часов. Семь ударов. Пора собираться в школу.

— Такая слабость во всем теле! — сказала Бика.

— А ты полежи, мама, — отозвалась Култум. — Я сама приготовлю чай.

— Не вовремя ушел ты, Бахмуд! — заплакала Бика.

Култум нахмурилась:

— Если бы слезами можно было вернуть отца, я бы тоже плакала вместе с тобой, мама. Как же нам теперь жить?

Бика закивала головой:

— Да, маленькая, да, умница моя! Принеси-ка отцовскую шкатулку.

Култум отправилась в мастерскую отца. Она посмотрела на инструменты — резцы, молоточки, клещи — и вздохнула. Нашла шкатулку, в которой отец хранил сделанные им драгоценности, принесла ее матери. Оказалось, что в шкатулке лежало всего несколько серебряных наперстков, около десятка позолоченных колец со стеклышками «под рубин» и три пары серег с бирюзой.

— Ненадолго нам хватит этого… — в раздумье промолвила Бика, рассматривая содержимое шкатулки.

— А что же делать? — спросила девочка.

— Может быть, продать инструменты отца? — обернулась к ней мать. — Если бы у меня был сын, я, конечно, все оставила бы для него.

Култум испуганно посмотрела на мать. Ей не понравились эти слова. Она робко попросила:

— Не будем, мама, продавать инструменты. Это же память об отце!

С тех пор прошло около двух лет. Учебники для четвертого класса в сумке Култум сменились учебниками для шестого.

В школе урок рисования. Култум у доски. Учитель дал задание нарисовать кубачинский узор. А наверно, всем в Кубачах известно, что у гравировщиков есть три основных рисунка: «мархарай», что значит «заросли», — сложное сплетение цветов и листьев; продолговатый, без цветов букет — «тутта» и «тымпа» — центр всякого украшения, вроде печатки.

Что же выберет Култум? Конечно, «тутта», это проще. Нарисует прямой стебель, а от него завьет кудряшки веточек с маленькими листочками, и все.

Но чем дольше смотрели ребята на доску, тем больше удивлялись: Култум легко и свободно рисовала самый сложный рисунок — «мархарай». И только учитель знал, что она с удивительной точностью воспроизвела прекрасный узор знаменитого кубачинского мастера Уста-Тубчи[20] прославившего в прошлом веке аул на всю Европу.

— Да! — многозначительно сказал учитель. — Садись, Култум. Спасибо.

После занятий к Култум подошел ее сосед Манаф: