Генька глянул на Бортового — как съежился он!
— Ваши ордена… — сказал генерал. И Генька вслед за ним поглядел на длинные яркие колодки на пиджаке Бортового. — Да, к сожалению, Чукин прав. За давностью лет… Не в моей власти отнять ваши ордена. Но знайте, — генерал подошел вплотную к Бортовому, и тот невольно встал. — Знайте, — сказал генерал, — не хочу марать руки, но считайте, что я сейчас дал вам пощечину. Да, пощечину!
Он отвернулся.
— А теперь — прочь… Прочь…
Бортовой молча повернулся и, с трудом передвигая ноги, пошел к дверям…
Глава XVIII
„ДОН КИХОТ”
Наконец-то в Ленинград пришла весна!
Город сразу преобразился. Хмурый, с низким и тяжелым, провисающим прямо на телевизионные антенны небом, он вдруг расцвел, заблистал десятками красок.
По Неве побежали первые, юркие, как мыши, речные трамвайчики. Белые мыши.
На набережных часто скоплялись мальчишки. Плюнет паренек в воду и стоит, навалившись на гранитный парапет, глядит, как вмиг слетаются мальки. Долго стоит. Все нынче радует парнишку. И вода, весенняя, живая. И ветерок — бодрящий, весенний.
Уже месяц прошел с того страшного дня, когда генерал прогнал Бортового. Месяц, а Геньке казалось — лишь вчера. Намертво врезались в память и непривычно жесткое, яростное лицо генерала, и растерянные тусклые глаза Бортового, и весь он, обмякший, жалкий.
Как же это? Так глупо, так ужасно ошибся?! Вот ведь Оля — хоть и девчонка, а чувствовала что-то. Говорила — «странный». А он, Генька, еще оборвал ее: «Что ты понимаешь в боевых командирах!» Так и резанул: что ты понимаешь…
Вот тебе и ария Хозе!..
И еще. Генька вспомнил давний телефонный звонок директору школы. Какой-то неизвестный советовал приструнить следопытов.
«Неизвестный!» — Генька сердито хмыкнул. — Теперь-то вполне известный! Как же я раньше не сообразил?!»
Генька задумался, и вдруг… Еще одна догадка.
Кинулся к атласу.
«Где же тут Воронеж? Ага… Нашел… А Борисоглебск?»
Генька стал торопливо шарить глазами по карте. Борисоглебск не обнаруживался.
«Не тот масштаб», — сообразил Генька.
Отыскал другую, более подробную карту.
«Да, теперь все ясно!»
Крохотный черный кружочек, обозначавший Борисоглебск, прилепился почти впритык к Воронежу.
А Бортовой куда ездил в командировку? В Воронеж! Вот то-то! И тогда же прибыл таинственный пакет из Борисоглебска… Генька аж сплюнул. Как все просто!..
Он встал, прошелся по комнате. Поглядел на часы. Утром Филимоныч сказал ему:
— Собери звено.
И глаза Филимоныча так хитро щурились. О, значит, есть новости. И хорошие! Филимоныч всегда щурится, когда хорошее…
Договорились собраться в семь вечера.
И вот сейчас Генька ждал, когда стрелки покажут половину седьмого. Зайдет за Олей, и вместе — к Филимонычу.
Было еще около шести, а Геньку уже так и подмывало идти.
«Нет, — твердил он себе. — Рано».
В десять минут седьмого взял шапку, но потом снова положил ее. В четверть седьмого подумал:
«Двинусь… Сделаю круг возле Олиного дома. Вот и уйдут эти лишние минуты».
Круга он не сделал, и когда пришел к Оле, она, конечно, еще не была готова.
— Ой, — пискнула она из соседней комнаты. — Генька, не сердись. Там свежий «Огонек» на столе. Я сейчас… Мигом…
Генька уже отлично знал, что мигом у Оли не выйдет, раз она переодевается и причесывается.
Обычно он не упускал случая съязвить по этому поводу. Но нынче ехидничать не хотелось. Ему даже как-то понравилось вот так сидеть и ждать. Листать «Огонек», слышать, как за дверьми шуршит Олино шелковое платье, и ждать.
На подоконнике сверкает глыба горного хрусталя. Будто так и лежит со дня рождения. Глыба напоминала льдину. И казалось странным, как она не плавится на солнце?! Генька даже рукой потрогал, — нет, подоконник сухой…
Вскоре Оля вышла. Синее платье и синяя лента в косе. Что-то в ней было новое, необычное. Генька не понимал — что? Потом заметил — туфли на каблуках. Не так, чтоб уж очень высоких, но все-таки… Оля как- то сразу повзрослела и похорошела.
«Ерунда, — отмахнулся Генька. — Как это — от каблуков похорошела?! Каблуки же не на нос вешают. Где-то там, у пола…»
Но — факт…
«А ведь Оля, пожалуй, красивая…» — вдруг подумал Генька.
Но подумал скорее с сожалением. Сколько ни читал романов, везде из-за красавиц всякая чертовщина…
Они пошли к Филимонычу. Оля шла чуть впереди, а Генька на полшага сзади, сунув руки в карманы.
— Знаешь, — сказала Оля. — Я вот сегодня прочитала, что у стрекозы уши — на ногах. На каждой ноге по три уха… Странно, да? А раз так — может быть, где-нибудь есть существа, которые видят хвостом, а едят глазами… А?
Генька кивнул. Посмотрел на Олю.
— А я, знаешь, все насчет Бортового… — сказал Генька.
И замолчал. Стоит ли Оле говорить? Хотя… Оля — поймет. Она все поймет…
— Я ведь так верил ему, героем считал, — Генька хмуро покачал головой и нарочно, назло себе, добавил: — Орел-командир!
— Ну, Генька, ну, не надо! — сказала Оля. — Ведь не ты один. Все полагали…
Это было не так. Генька отлично понимал, что это не так. Просто Оля хочет утешить его…
— Я вообще как-то в людях путаюсь, — сказал Генька. — Вот если мне кто-нибудь поначалу нравится — обязательно потом стервецом окажется. И наоборот…
Оля засмеялась:
— Например?
Генька замялся. Мог бы он сказать, что вот ее, Олю, он считал болтушкой и трусихой. А на поверку — она совсем не такая. Но этого он, конечно, ни за что и никому…
— А ты молодец, Генька, — сказала Оля, когда они уже подошли к лестнице, где на четвертом этаже жил Филимоныч. — Самокритика — это ой, как нелегко! Всякому. И особенно… — она чуть не сказала «хвастуну», но удержалась.
* * *
В тесной комнате Филимоныча уже сидели Витя и Тишка. Когда пришли Оля с Генькой, стало совсем не повернуться.
Пока ребята рассаживались, Филимоныч исподволь оглядывал их. Давно не случалось видеть всех вместе. Раньше было проще — позвал после уроков и все. А теперь — надо посылать гонцов.
И все-таки компания не расстроилась.
«Держатся друг за дружку», — порадовался Филимоныч.
Повзрослели ребята.
Вот Геннадий. Кажется, стал не таким «громким». И не так выскакивает. Раньше все решал с ходу. А теперь — не спешит…
Но особенно изменился Тихон. У этого диковатого парнишки вдруг прорезался юмор. И друзья-следопыты не раз ерзали под меткими его словечками.
— Ну, внимание, — сказал учитель.
Раскрыл папку с надписью «Большая Берта» и стал перебирать бумаги. Почти все здесь было знакомо ребятам: разведкарты, копия испанской листовки, фотографии, номер «Боевого знамени».
Между двух карт лежал большой желтый конверт. Крупный детский почерк…
— Володя Пелардес! — узнала Оля. — Опять вместо отца?
Филимоныч кивнул и извлек из конверта несколько листков.
Письмо было адресовано генералу. Володя писал, что отец «очень и весьма сожалеет, что пришлось настолько долго задержать ответ.
Однако, — говорилось дальше, — товарищ генерал, конечно, понимает, что эта акция была связана с большими трудностями».
— Что? — переспросила Оля. — Какая еще акция? Акции — это же у капиталистов?..
— Точно! Акционерная компания, — поддержал Генька. — Это когда на паях покупают заводик или еще какую-нибудь мелочь. Но откуда малютка Пелардес… такие слова?
Филимоныч усмехнулся:
— Под диктовку отца настрочил. А акция — это вообще действие. Помните — в театре? Первый акт — первое действие.
Он стал читать дальше.
«Вы, конечно, понимаете, товарищ генерал, что я не мог адресовать письмо прямо «Дон Кихоту»…
— Что?! — вскочил Генька.
— Жив! Жив! — закричала Оля. — Ура! Он жив!
