— Опять выслеживаешь, сыщик? Катись! А то ребят кликну, по шее накостыляем!
Насчет ребят Тиша приврал, с соседскими мальчишками он давно перестал водиться: кто-то проведал, что он ходит с отцом к сектантам, и с тех пор по всей улице его дразнили: «Тишка — божья шишка».
Тиша даже попытался спихнуть Геньку с дороги, но рослый Генька без труда отвел его руку.
— Чудак! Чего взъелся? Я же тебя обещал в «Хронику» сводить, на новую программу. Вот и пришел…
Тиша заколебался: вообще-то Генька ему понравился — парень свойский, в моделях здорово разбирается и не задается, хоть отец у него такой ученый. Если б только насчет «Вифлеема» не подъезжал!..
А в «Хронику» сходить, конечно, хорошо бы. Дома сидеть — тоска, отец опять молиться будет…
…На этот раз кораблей не показывали, но зато были автогонки, и Тиша согласился с Генькой: да, автомобили тоже неплохая штука. На обратном пути Генька все время говорил о машинах. Даже признался, что ракетоход у него все не получается. Времени нет, а тут еще с дневником застопорилось: насчет Егора Чурилова никак не понять…
— Будет тебе! — оборвал Тиша. — Брось свои подходцы! Не хочу я об этом! Не желаю!
— А молиться Егору желаешь?
— Не молюсь я ему, на кой он мне?!. А только батька наказал: «О Вифлееме — молчок».
— Боишься отца?
— А то нет. — Тиша нахмурился и добавил: — Ирод он…
— Отец? — Генька даже оторопел.
— Ирод! — упрямо повторил Тиша, — Он маманю загнал в могилу. У нее чахотка объявилась. А он не пускал лечиться.
— Почему?
— У нас в Вифлееме к докторам не ходят. Грех, мол. Бог наслал хворобу, бог и исцелит. Вот и умерла маманя. — Тишка отвернулся.
Несколько минут шли молча.
— Вот и выходит: паршивая у вас секта, — в сердцах плюнул Генька.
— Опять? — Тиша остановился. — Ты это брось. Иначе рассоримся. Навсегда.
Глава XVI
ДЕСЯТЫЙ ЛИСТ
«Эх, жаль, что отец уехал. Он бы придумал, как вызволить Тишку из этого проклятого Вифлеема. А что если Филимонычу?..» — Генька набрал знакомый номер.
— Кстати позвонил, — послышалось в трубке. — Пойдешь послезавтра со мной в архив.
— Так ведь там же этот… э-э-э…
— Ничего. Не съест.
«По дороге и посоветуюсь», — решил Генька, вешая трубку.
Николай Филимонович давно уже хотел снова побывать в архиве. Перелистывая в памяти «дело» Рокотова, он никак не мог избавиться от мысли, что там чего-то не хватает.
Надо посмотреть еще раз. А заодно и Геннадию показать: ему это полезно.
Договориться с Порфирием Ивановичем оказалось непросто. Он долго упирался и, наконец, неохотно процедил.
— Мальчика пропустят. Но только… э-э-э… в виде исключения.
«Дело» принесли из хранилища. И снова Николай Филимонович, расположившись за столом напротив Порфирия Ивановича, раскрыл тощую серо-зеленую папку.
Генька тихо сидел рядом с учителем.
Внимательно осмотрел Николай Филимонович выцветшую папку, но никаких признаков изъятых документов не нашел. На шпагате, которым были прошнурованы листы, не оказалось обрывков бумаги, остающихся обычно, когда документы выдирают из папки. Сам шпагат был аккуратно завязан; узел, хоть и не запечатанный сургучом, выглядел совершенно целым. В нумерации листов тоже не было перерыва. Впрочем, судя по блеску карандашных следов, листы были пронумерованы сравнительно недавно.
Но ведь «дело» выдавалось раньше, это Николай Филимонович установил еще в прошлый раз. Разве они тогда листов не считали?
Яров заглянул в «Лист использования», вложенный в папку. Что за черт?! На первой строке было написано:
«14 марта 1927 года. Читатель Епифанов. Выдано 9 листов».
Потом шло несколько записей, в которых число листов не упоминалось, и, наконец, свежая запись:
«Читатель Яров. 18 декабря 1959 года. Выдано 10 листов».
Николай Филимонович в недоумении перечитал записи и протянул папку Порфирию Ивановичу. Выслушав его, тот нахмурился, потом пожал плечами:
— Небрежность. В двадцатые годы… э-э… и не такое сходило с рук.
Генька удивленно поглядывал на Николая Филимоновича. Почему его так взволновали записи в «Листе использования»? Подумаешь, напутали и все.
Яров заметил недоумение мальчика:
— Видишь ли, Геннадий, возможны два случая: либо тут, действительно, ошибка, либо…
— Что?
— Либо одного из листов раньше в папке не было. Его вложили потом…
Порфирий Иванович засмеялся. Смех у него был сухой, дребезжащий.
— Тридцать два года работаю в архивах. И не было случая, чтобы посетитель… э-э… добавил что-либо в дело. Крадут — это случается… э-э-э… редко, но случается. А вот, чтоб вложили… — он опять дребезжаще засмеялся.
Учитель, не отвечая, просматривал дело. «Приметы» на двух листах, речь прокурора отпадает, остается только лист с газетной вырезкой.
Вместе с Генькой учитель склонился над этим листом. Он ничем не отличался от других. Только бумага казалась чуть более свежей и по краям вырезки желтели пятна от клея. А в правом верхнем углу стоял проставленный карандашом номер страницы — «10».
Николай Филимонович в раздумье покачал головой. Наверно, все-таки ошибка. Кому могло прийти в голову всовывать документ! А может быть, именно потому, что документ такой. Вырезка маленькая, а тень от нее большая. Большая и черная. Если какой-нибудь ученый-историк захотел бы написать статью о Рокотове, такая заметка сразу отбила бы у него охоту. Хитрый ход! Но кто? Кто мог такое сделать?
Об этом думал и Генька. Взглянув исподлобья на Порфирия Ивановича, он придвинулся к учителю и зашептал ему в самое ухо:
— А вдруг этот тип сам? Взял и подсунул?
— Кто?
— Порфирь Иваныч! Вдруг его рокотовские враги подкупили. Вот в «Тайне Кривого озера» барону дают миллион, и он…
— Брось! — Николай Филимонович рассердился. — Вытряси эту чепуху из головы.
Он задумался и долго просидел не шевелясь, пристально глядя в стол. Потом обратился к Порфирию Ивановичу:
— Анкеты читателей сохраняются?
— А как же! За сорок лет храним. А вам… э-э… собственно, зачем?
— Нам нужны сведения о тех, кто пользовался этим делом: в двадцать седьмом — Епифанов, в тридцать первом — Скворцов, в тридцать четвертом — Шмидт.
— Ну что ж, — Порфирий Иванович позвонил хранителю.
Через несколько минут анкеты были доставлены.
Генька с интересом смотрел на Порфирия Ивановича. Зануда он, это факт, но порядок у него классный. Подумать только: такая уйма бумаг! У Леонида Константиновича всего одна комната, а здесь — целый дом! Может и правда, тут без строгостей не обойтись?!
По анкетам значилось: Скворцов — историк, изучал рабочее движение в Петербурге; Шмидт — тоже историк, тоже рабочее движение.
Епифанов… Тема занятий не указана. Место работы — мясной магазин на Большом проспекте, должность — продавец…
— Странно, — у Геньки брови-кавычки подскочили на лоб.
— И даже очень, — подтвердил Николай Филимонович. — Зачем мяснику понадобилось дело Рокотова?
Даже Порфирий Иванович заинтересовался подозрительной анкетой. Впервые Генька заметил живой огонек в обычно тусклых, рыбьих глазах его.
«Анкеты-то пригодились!» — Генька вспомнил, как он злился, когда «зануда» заставил его заполнить длиннющую четырехстраничную анкету, и покачал головой.
— Порасспросить бы этого Епифанова. Только где его теперь найдешь? — размышлял вслух Генька, возвращаясь с Николаем Филимоновичем из архива.
Он упросил учителя пройтись пешком, и тот молча шагал рядом с Генькой, предоставив ему выбор маршрута. Лишь отойдя на несколько кварталов от архива, Николай Филимонович заметил, что Генька ведет его не к школе, а куда-то в сторону, и при этом то и дело поглядывает на уличные часы. «По такой погодке можно и крюк сделать», — подумал учитель.
Погода и впрямь была хороша. Густой снег медленно, крупными хлопьями оседал на город. Утренний морозец исчез, потеплело.
