Завдел Евсей Львович не изводил Витю долгими расспросами. Он велел подождать у телефона, и через несколько минут Витя уже диктовал Оле:

«Кубарев Василий Дмитриевич. Год рождения 1910, в ополчении с июля 1941 года. В дивизии — разведчик, в настоящее время — шофер пятой автобазы. Награжден орденом и тремя медалями. Адрес…» Все.

Сведений о сержанте Окулове у Евсея Львовича не оказалось.

На пороге комнаты Кубаревых ребят встретила высокая тощая тетка:

— Василья Дмитрича вам? Небось от Петьки заявились? Намедни сам прибегал, а теперь дружков науськал. Не выйдет ничего ни у Петьки, ни у матери его бесстыжей! Платят им проценты, сколь положено, а больше — фиг!

Дверь с шумом захлопнулась.

Ребята, ничего не поняв, скатились с лестницы. Ну, тетка! Прорвись сквозь такую!

На обратном пути Геньку осенило.

— Кубарев был разведчиком, так? А начальником разведки — кто? Бортовой! Давай позвоним!

Бортовой сразу узнал Витю:

— Ты насчет фотографа? Блокнот, видно, потерялся. Ах, ты уже был. Ну, небось зря?

— Не зря! — Витя стал рассказывать о своей находке: семь солдат… после особого задания…

Бортовой молчал. Витя подумал даже, что телефон испортился, стал дуть в трубку и дергать шнур, но Бортовой отозвался:

— Да, да, я здесь.

Он еще немного помолчал. В трубке слышалось его тяжелое дыхание.

— А на кой тебе эта карточка?

— Так ведь она же… в газете… У генерала…

— У генерала? — майор почему-то вдруг охрип. — Он сам, что ли, посылал? За снимком?

— Нет, не он… Мы решили… Раз про «особое задание»… Может быть, насчет «Берты»?..

— Эк вас занесло! — крикнул майор. — Хватаетесь за что попало! Следопыты аховые!

Витя пожал плечами и шепнул Геньке:

— Чего он орет? Вот — странный!

Генька решил вмешаться. Майор ведь его знает, даже лимонадом с пирожными угощал.

Бортовой и вправду вспомнил парнишку, ходившего за ним по пятам и не спускавшего глаз с его орденов. Больше он не ругался. И только когда Генька упомянул о Кубареве, майор снова закричал так громко, — Генька чуть не отскочил.

— Кубарев?! Он жив? Вы его видели? Еще нет? А координаты известны? Ну, тогда… — Бортовой неожиданно остановился.

«Словно тормоз нажал», — подумал Генька.

— Ладно, я помогу вам встретиться, раз к нему домой не пробиться, — пообещал майор.

Гараж автобазы помещался в бывшем манеже. Когда-то великосветская публика наблюдала здесь за выездкой чистокровных скакунов, а теперь тут рядами стояли солидные «Волги», приземистые «москвичи», всем своим видом старающиеся доказать, что их лишь по недоразумению считают малолитражками, и юркие тупоносые «запорожцы», открыто признающиеся в своей микролитражности. Но старина все еще давала о себе знать то расписным плафоном на высоком потолке, то кудрявыми ангелочками на стенах, держащими в пухлых ручках плакат: «Экономьте горючее!»

Бывшую гардеробную для особ императорской фамилии приспособили под Красный уголок. Там, за длинным столом, покрытым кумачом, ребята разыскали Кубарева. Он азартно «забивал козла», одновременно расправляясь с огромным бутербродом — две половинки батона, прослоенные колбасой.

— Говоришь, домой ко мне заходили? — сказал ребятам Василий Дмитриевич и, со стуком влепив последнюю костяшку, вышел из-за стола. — Ну, понятно. Моя Нина Петровна кого хошь пуганет. Никак не может пережить, что я первой жинке подсобляю. И ее сына Петьку не терпит. Вот вам за компанию и вкатила.

Когда Василий Дмитриевич сидел, он казался великаном: голова огромная, с густой шевелюрой, ручищи — как грабли, пиджак на груди не сходится. А встал — и видно: не такой уж он большой, и ноги кривоватые.

Генька неприметно вздохнул. Он-то надеялся: «А вдруг тот самый? Неведомый герой?» Но тут и гадать нечего: не тот! Косолапый… И ростом не вышел… И в лице нет этого… доблестного…

Витя достал из черного конверта фотографию:

— Это вы?..

Кубарев вытер руки ветошью, валявшейся на скамье, и осторожно взял глянцевитую карточку.

— Ишь чего раскопали! — он даже присвистнул. — Еще бы не я! Гляньте, мужики, какой я был молодой, неженатый, — Кубарев протянул снимок сотрапезникам. — Да не туда глядите! Вон, спереди, с самого бока.

— И впрямь ты, дядя Василий, — поддакнул один из игроков. — Я сразу признал. По ногам!

— Но, но! Ты не очень! Молод больно! Небось когда я с немцами воевал, ты еще из обезьяны в человека произойти не сумел, под столом на карачках путешествовал. Это, поди, в сорок втором снято?

Витя, вспомнив записи Яна Яныча, немедленно выдал точную справку:

— Восемнадцатого августа сорок второго года.

— Вот, вот и майор так говорил. Спрашивал, помню ли это дело? Давеча позвонил мне: придут, мол, к тебе ребята, так ты им расскажи. Но только, что положено… — Кубарев нахмурился. — Который раз талдычит…

Витя, приготовивший блокнот и карандаш, недоуменно засопел: что-то не очень понятно.

Но дальше пошло интереснее. По словам Василия Дмитриевича, тем летом у дивизионных разведчиков работы было по горло. Почти каждую ночь приходилось выползать в «нейтралку» — между нашими и немецкими окопами — то за «языком», то саперов прикрывать, то еще по какому делу. Посылали поотделенно: человек пять-шесть. И вдруг приказ: наблюдать за немецкой передовой и, если там начнется какая-нибудь суматоха, всей роте быть готовой к броску. Сигнал для броска — две красные ракеты в сторону бывшей мельницы.

Василий Дмитриевич увлекся. На замасленном клочке бумаги он вывел волнистую полосу — нашу передовую. Она шла по северному скату небольшой лощины. Там, под прикрытием развалин двух домов, тянулась траншея, сползая к засохшей речке, где чернела разбитая мельница. А по другую сторону лощины, за тремя рядами проволоки и минными полями, в подвале бывшей школы, в землянках и в окопах засели немцы.

— Был я там в запрошлое лето, — усмехнулся Кубарев. — Школа вовсе новая, домов понатыкали уйму, а от мельницы — ни следа. Кому она нужна? Лощинка-то ерундовая: курице две минуты ходу. А когда на пузе ползешь — вроде конца-краю нет.

Но в ту ночь, о которой рассказывал Василий Дмитриевич, ползти не пришлось. Рота до утра не смыкала глаз, все были наготове, но обошлось само собой.

— Проторчали мы, значит, до утра, пока отбой не дали. Ну, а тут фотограф — собрал в кучу тех, кто поближе, и давай своей пушкой щелкать. Обещал со связными снимок прислать, да где уж! Вишь, через сколько лет повидать довелось.

Витя, торопливо строчивший в блокноте, остановился и потряс онемевшей рукой.

— А почему задание считалось особым?

— Ты о чем? — удивился Кубарев.

— Так снимок же называется… «После особого задания»…

— Может, для кого и особое, а для нас в привычку. Я же говорю, — почитай, каждую ночь лазали. Вот ежели другие… Только то не нашего ума дело…

Кубарев вдруг умолк. Сидел он теперь прямо, лицо стало таким каменным, словно Кубарев приготовился фотографироваться.

Потом, насупившись, он спросил:

— А зачем вы, парни, все это затеяли?

На этот раз удивился Генька:

— Зачем? Как зачем?

Глаза у Кубарева были какие-то странные. Он что-то хотел сказать, но тут в коридоре послышался визгливый голос:

— Василья моего не видели? И куда он, ирод, подевался?!

— Ну, парни! — засуетился Кубарев. — Сыпьте отсюда. И чего ей понадобилось, господи прости?!

…Ребята вышли из широких ворот манежа на осенний желто-зеленый бульвар. Долго шли молча. Потом Витя хмуро сказал: