Другой параллельно существовавшей системой была созданная государством сеть специальных магазинов, предназначенных для особо привилегированных групп населения. Наиболее важной была цепь валютных магазинов «Березка» и «Внешпосылторг». Под другим названием они существовали и раньше, в далекие 30-е годы, во времена первого пятилетнего плана, и использовались для изъятия золота у населения. Возрожденные во второй половине 50-х годов спецмагазины были предназначены, в частности, для иностранцев, которых все больше появлялось на советской земле. Но не только для них. Немало было в то время и советских граждан, работавших за границей и получавших зарплату в твердой валюте: дипломаты, деятели искусства, журналисты, военные, техники, консультанты при правительствах иностранных государств. Они отдавали государству заработанную валюту и в обмен получали сертификаты, которые могли использовать для покупок в тех самых магазинах для иностранцев, где было изобилие импортных товаров и уж, во всяком случае, товаров более высокого качества. Иметь сертификаты было весьма престижно; они превратились в предмет обмена. Так создавалась вторая расхожая монета, существовавшая наряду с рублем и конкурировавшая с ним[191]. Но система специальных магазинов была связана не только с торговлей за валюту. Другие виды коммерческих услуг были предназначены для особых групп населения, начиная с функционеров высокого уровня и кончая распродажей товаров для сотрудников отдельных предприятий. Все эти системы привилегий и их проявления служили поводом для социальной напряженности.

Порочные формы экономической деятельности облегчали и одновременно стимулировали подпольную, или незаконную, экономику. Первым проявлением такого рода стала торговля сертификатами, а вслед за нею потянулась цепь других. Наиболее ходовые или дефицитные товары скупались самими работниками государственной торговли и затем перепродавались частным путем по более высоким ценам. Явление это становится настолько распространенным, что в результате именно среди этой категории людей зарождается и пребывает в зародышевом состоянии система «первичного накопления» капитала[192], одним словом, неокапитализм в грубой форме. Стремление пробиться к нелегальным формам распределения вынуждало многих искать побочных «черных» заработков (которые по-русски называются «левыми»), то есть находя вторую работу на других, неофициальных предприятиях, где устанавливаемые нормы и расценки имели мало общего с общепринятыми, законными[193].

Такого рода деятельность не могла ограничиваться исключительно рамками торговли: она получила столь заметное развитие, что распространилась на производственную сферу. Даже на основной, государственной службе некоторые люди пытались изыскивать источники дополнительного дохода, например утаивая часть продукции, избежавшей официального контроля, и пуская ее потом по каналам «черного» рынка. Особое распространение такая система приобрела на периферии и в некоторых республиках СССР, где образовалась разветвленная сеть «повязанных» между собой сообщников, состоящих на государственной службе[194]. Стоит учесть, что и сами государственные предприятия, чтобы получить лучшие результаты, вынуждены были в обход контроля сверху создавать свою параллельную экономику: практически каждый директор старался заполучить побольше ресурсов, чтобы потом выгодно обменять их на других предприятиях[195].

Создавалась парадоксальная ситуация: экономика, обязанная быть самой планируемой и контролируемой, где из центральных министерств Москвы предопределялась любая мелочь в деятельности всех производственных или коммерческих экономических единиц, на деле превращалась в экономику, где довольно значительная и все возрастающая часть ее избегала какого-либо контроля, даже самого простого статистического учета. Причем здесь приходилось говорить не только о «черном» рынке, в противовес рынку «белому», как случается во всех «экономиках дефицита» с навязанными сверху ценами. Дело в том, что между первым и вторым наблюдалась целая гамма промежуточных оттенков. И это зло было еще наименьшим. Незаконные и полузаконные формы деятельности всегда возникали в связи с реальными запросами страны, которые, по заверениям правительства, оно само хотело и могло удовлетворить. Но в том-то и заключалось отличие от предшествующих десятилетий, что правительство хотело, но уже было не в состоянии удовлетворить возникавшие потребности. Позднее «теневая экономика» будет признана необходимой. Параллельно существующие формы экономики, писал Горбачев, «пользовались неспособностью государственных органов удовлетворять нужды населения». Как сказал один ученый, они представляли тогда «нелегальную систему социальных отношений, противостоящую государственной бюрократической системе» и возникшую благодаря «определенным формам подпольной и самопроизвольной приспособляемости»[196].

Однако то обстоятельство, что система носила подпольный, нелегальный характер, не могло не иметь серьезных последствий. Чтобы существовать, эта система вынуждена была идти против закона или по меньшей мере обходить его. Этого нельзя было сделать без большого числа соучастников в правительственных структурах, официальных учреждениях, самом судебном аппарате, без соучастия, оплачивавшегося доходами от «теневой экономики» и посему становившегося ее составной частью. Таким образом, понятно, как могла процветать в столь широких масштабах коррупция, которую позднее все критики брежневского правления назовут характерной чертой этого периода. Как скажет один из них, «наглая коррупция» достигнет в это время «своего апогея»[197]. Коррупция и преступность шли рядом, поскольку создавали условия для систематического нарушения законов. Следовательно, ясно, почему иностранные наблюдатели были склонны отмечать, так сказать, «естественный» характер явления, в то время как советские критики особо подчеркивали его преступный, или, используя заимствованный тогда на Западе неологизм, мафиозный характер. Слово «мафия» станет расхожим понятием при описании фактического слияния незаконной экономической деятельности с деятельностью представителей государственной власти[198].

Советские критики нередко были склонны возлагать ответственность за падение общественных нравов непосредственно на Брежнева, поскольку в самой его семье было достаточно случаев коррупции. Со свойственным ему чувством любви к семье Брежнев снисходительно относился к недостойному поведению некоторых своих близких родственников. Его стиль руководства со склонностью к внешним проявлениям власти, к распределению кормушек и выдаче наград даже самому себе стимулировал и других следовать по той же скользкой наклонной плоскости. Руководители среднего уровня теперь уже не удовлетворялись служебной дачей, но, запуская руки в государственную казну, строили личные загородные дома, оформляя их на имя детей или внуков. Присущая эпохе атмосфера благоприятствовала предосудительному поведению. Но на самом деле основная ответственность, лежавшая на Брежневе и его сподвижниках по руководству, была связана не столько с этикой, сколько прежде всего с политикой. Она состояла не только в недостаточном противодействии этим явлениям. На съездах партии Брежнев даже осуждал «алчность, коррупцию, паразитизм, пьянство, ложь, анонимки», но представлял их как пережитки прошлого, изображая настоящее как триумфальную победу идей социализма и коммунизма[199]. Официальная пропаганда катастрофически быстро дискредитировала себя в глазах населения. Никто уже не принимал всерьез пропагандистской риторики.