Таежный опыт подсказывал:

«Ты не слепая, ты не могла проплыть зимовье».

И тут же ей словно бы кто-то возражал:

«А если это случилось?.. Припомни: был крутой поворот, желтый утес, за утесом узкая падь, заросшая кустами. В этих кустах стоит зимовье!.. Тебе не хотелось там причаливать к берегу, казалось слишком скоро. Ты полагалась еще и на свою память, когда здесь девчонкой когда-то проезжала с отцом. Ну что ж… что скажет теперь твоя память?..»

Катюша прикрыла ладонью глаза, легонько погладила лоб…

И словно открылась дверца в давно прошедшее: Катюше отчетливо вспомнился вечер «У Дикого», расселина меж гор — долина Чуны — и в ней красный шар закатного солнца. Река «У Дикого» отгибалась строго на запад!.. А тот поворот был на юг, а не на запад… Нет, не проплыла она мимо зимовья!..

«Найду. Только бы не загубить время…»

Она не думала о том, что без оружия, в ботинках и легком платье плохая ходьба по тайге, что, наконец, у нее нет ни крошки съестного, ноги подкашиваются от голода и усталости, а чемодан с инструментами тяжел, оттягивает руки.

Одна мысль властно подчиняла себе все остальные:

«Скорее… как можно скорее!.. Надо прийти в зимовье прежде, чем заболеют там люди…»

По расположению хребтов и распадков можно было догадаться, где и куда делает повороты река. Вот там, близ островерхой горы, затянутой синей дымкой, река поворачивает на запад. Там и должно быть зимовье.

Катюша взяла направление, чтобы срезать напрямик большую дугу, и углубилась в нехоженные от веку лесные заросли…

Ночь застала ее не более как в километре от места, с которого она начала свой поход. Дальше идти было невозможно: впотьмах Катюша натыкалась лицом на сучья, падала, поднималась. Наконец забрела в такой бурелом, что отчаялась найти из него выход. Примирившись с мыслью, что здесь надо остановиться, она стала устраивать себе из пихтовых лапок постель и только сейчас со всей остротой почувствовала, до чего же она устала и как сильно ей хочется есть.

Пожевала кислой смолистой хвои и выплюнула. Хоть бы костер… Но огонь разжечь было нечем: спички остались в кармане пальто, а пальто утонуло. Разгоряченная ходьбой, она теперь остывала и ежилась от колючей дрожи, пробегавшей по спине.

До утра она не смогла сомкнуть глаз. Едва посветлело небо и стали различимы предметы на земле, Катюша встала и пошла. Тошнота и тупая, давящая боль в голове сковывала движения. Но она все-таки взбиралась на лежавшие в три-четыре яруса буреломы. Держа в одной руке чемодан, а другой хватаясь за гнилые сучья, спрыгивала вниз с риском сломать ногу или выколоть глаза. Каждый метр пути стоил невероятных усилий.

Так, потеряв счет времени, она брела долго.

«Не опоздай, не опоздай…» — выстукивала кровь в висках.

Кончилась полоса каменистых осыпей, под ногами зачмокал сырой мох. Катюша догадалась, что приближается к ручью. Если она верно определила тогда, с горы, расстояние, то, значит, она прошла примерно половину пути. В ботинки набился колючий мусор. Катюша опустилась на кочку, чтобы вытряхнуть его, наклонилась развязать шнурок и едва не потеряла сознание. Огненные круги поплыли перед нею.

«Это не от голода, а простуда», — подумала Катюша.

Отыскала в аптечке аспирин и проглотила одну за другой две таблетки. Посидела, привалясь к дереву, и, когда отхлынула мертвящая тяжесть, пошла снова вперед.

Дорогу преградил ручей, разлившийся среди топкого болота. Оно было совсем нешироким, около сотни шагов. Но эту сотню шагов надо было сделать…

На окрайке болота тучей повисла мошкара. Она залепляла глаза, больно стегала лицо. Катюша тронула рукой лоб, и ладонь сразу покрылась пятнами крови.

Выломав тонкую лиственничку, Катюша концом ее ткнула в трясину. Лиственничка ушла вглубь почти на два метра.

— С головой, — пробормотала Катюша, с трудом выдергивая шест обратно, — а на середине еще глубже будет. Но все равно, надо пройти.

Был бы топор, нарубила бы длинных жердей и простелила ими дорожку через всю трясину… Но топора нет, а голыми руками ничего не сделаешь.

Она вернулась в лес, долго выискивала среди бурелома валежник, который пришелся бы ей по силам. Но были только толстые суковатые деревья. Ей удалось подобрать две обгорелые жерди. Сучья на них давно сгнили и отвалились, но просмолевшие корневища по-прежнему рогатились во все стороны. Кое-как Катюша выволокла жерди к болоту и, измученная, прильнула лицом к сырому мху, чтобы хоть на минуту избавиться от мошкары.

Она не заметила, как впала в забытье. Когда подняла отяжелевшую голову, медленно возвращавшимся сознанием поняла, что день уже клонится к вечеру. Как не вовремя она заснула! Теперь, пожалуй, до темноты и не успеть перебраться через болото. Жердей, чтобы проложить дорожку через всю трясину, понадобится больше десятка. Где их возьмешь без топора?

Катюша подумала и махнула рукой.

«Попробую перейти по двум».

Поставив на комель у края болота одну из принесенных жердей, Катюша толкнула ее вершиной вперед. Со свистом лиственничка рассекла воздух и упала в трясину. Желтые брызги болотной ржавчины полетели в стороны. Катюша осторожно попробовала встать на жердь обеими ногами. Жердь лишь несколько осела под ее тяжестью.

«Выдержит, не провалится!» — с надеждой подумала она. И, зажав локтем комель второй, жерди, а в другой руке держа чемодан, Катюша медленно двинулась по скользкому мостику, из последних сил удерживая равновесие.

Добравшись до конца, она бросила вперед вторую жердь и, став теперь на нее, потянула к себе первую. Жердь едва поддавалась. Корни ее, как лапы якоря, запутались в водорослях и тащили за собой целую копну тяжелой, жирной троелистки.

Так, шаг за шагом, Катюша добралась до ручья, протекавшего через болото. Он был едва заметен, лишь местами возникал светлой полосой среди высоких, уже слегка побуревших хвощей и вихрастых осочных кочек, местами же так растекался по трясине, что она превращалась в тенистые озерки, наполненные плавающими водорослями.

Однако ручей казался нешироким только издали. Подойдя, Катюша убедилась, что даже самая длинная из жердей едва достигнет концом до противоположного берега. Выдержит ли она тяжесть человека?

Перебросив жердь через ручей, Катюша решила сперва пойти без чемодана, чтобы рука была свободной.

С замиранием сердца ступила она на хлипкий мостик, чувствуя, как тот с каждым ее шагом оседает все ниже и ниже. Трудно было сохранить равновесие на скользкой узкой поверхности, даже опираясь на опущенную другим концом в воду запасную жердь… Катюша заторопилась, пошла быстрее… Она не услышала, как под ногой что-то хрустнуло… Жердь переломилась, и Катюша очутилась в воде. Ее сразу стало засасывать в грязь…

Сильно рванувшись вперед, Катюша зацепилась пальцами за жилистые стебли троелистки и выбралась на зыбкую кромку. Обе жерди снесло течением и прижало к берегу, где остался ее чемодан.

Берег ручья, на котором оказалась Катюша, был устойчивее противоположного. Отсюда не так далеко оставалось и до леса — всего три или четыре десятка шагов. Впереди узким клином тянулись похожие на невыколосившуюся пшеницу стебли гогона — верный признак твердой земли. Но чемодан с противодифтерийной сывороткой остался на той стороне ручья, и надо было за ним возвращаться.

Катюша решила переплыть ручей… Лишь бы только не затянуло вязкое дно… И вот ручей остался позади, Катюша по-пластунски подтянулась к кочке, на которой лежал чемодан. Толстые стебли троелистки с тупым звуком лопались под ее ногами, и все время казалось: вот-вот расползется непрочный травянистый покров и, прежде чем успеешь хотя бы взмахнуть рукой, пучина затянет и уже не выпустит больше.

Что было потом, Катюша плохо понимала… Она барахталась в ручье, опять куда-то ползла, и острые узкие листья осоки в кровь резали шею; проваливалась и, отчаянно работая руками, выбиралась из трясины. Залепленная болотной грязью, мокрая, она брела, спотыкаясь о кочки, поднималась на загроможденный буреломом косогор, и он ей казался после трясины мягкой, чудесной дорогой… Она шла ночь, упорно переставляя не гнувшиеся от усталости ноги. В ушах почему-то все настойчивее и громче отдавался надрывный, захлебывающийся плач маленького Василька.