На всем пути только два раза встретилось жилье: поселок Алангер и одинокое зимовье со странным названием «У Дикого». Везде у отца были дружки, оставляли погостить. Но отец только отмахивался: накатывалась весна, точила лед на реке, время терять было нельзя, — дороги берегом на Кресты не существовало.

Три дня — так уже положено по обычаю — гулял отец на Крестах со своим другом Григорием. Катюше тоже было весело: все эти дни она бродила на лыжах окрест зимовья с пятнадцатилетним Костей — сыном Григория, стреляли рябчиков, ставили плашки на осторожного колонка. А на четвертый день Федор собрался домой.

Костя провожал их до первой ночевки. Лед здесь был ненадежный, и Костя показывал, где безопаснее можно проехать.

Тут они распрощались, и снова с утра до вечера перед глазами Катюши закачался уголок бледного неба.

Ехать становилось все труднее, чаще встречались на пути открытые полыньи; обходя их, коню приходилось карабкаться по торосам. Однажды они провалились под лед. К счастью, глубина была небольшая, выбрались.

Вернувшись домой, дали зарок не ездить больше по весне в Кресты.

После этого два раза приезжал к ним Григорий, а Костю Катюша больше уже не видела. Их отцы разругались между собой. Из-за чего разошлись — этого Катюша не могла понять. И о Крестах она забыла…

Теперь Катюша сидела и думала: как удивительно переменилась жизнь! Чтобы попасть в Н-ск из Крестов, прежде надо было потратить добрых две недели, да при хорошей дороге, хороших лошадях и в хорошую погоду. А сейчас? В полдень она была в Н-ске, и вот солнышко еще не опустилось в горные цепи, а она уже на Крестах. Из Алангера можно в любое время разговаривать с Н-ском. А тогда почта ходила только три раза за зиму и один раз летом…

Женщина в лодке переплыла через реку.

— Ой, да как же это, — из-под берега кричала она, — как же это! Вот не гадала я: самолет!

Катя сбежала вниз. Набросилась на женщину с вопросами:

— Здравствуйте! А как ваши детишки? Больше никто не заболел?

— Ничего, — ответила женщина, пропуская Мишу к веслам, — ничего, пока все здоровенькие… Нелечка одна заболела. Не знаю, как она там в Алангере… Не знаю, добрались ли и как теперь ей… А остальные все здоровенькие. Трое у меня их, деток-то.

Без конца и на все лады она повторяла «все здоровенькие», пока лодка пересекала реку, направляясь к зимовью.

Поднявшись по тропинке, Катюша остановилась, посмотрела вокруг. Нет, ничего она здесь не может узнать, кроме самого зимовья и утеса над рекой. Двадцать лет минуло… Тогда тайга, окрестные горы — все лежало придавленное глубоким, чуть оседающим зимним снегом, и только на реке под северным берегом, на пригреве, кое-где появлялись первые заструги. А теперь все зелено. По берегам раскинулись черемушники, и от этого в долине стало словно теснее. Вон в той пади… или в той… а может быть, и еще дальше, катясь с горы, она упала головой вперед; лыжи соскочили, и она долго барахталась, погрузившись в сыпучий снег по самые плечи. Ей трудно досталось бы, но подоспел Костя.

— Твоего мужа зовут Константином? — спросила она женщину.

— Нет, Костя — это мой брат, он сейчас живет «У Дикого». А муж у меня — Владимир… Меня Тамарой зовут.

Они все вместе вошли в зимовье. Стол из тесаных плах, скамьи вдоль по стенам, и позади битой из глины печи что-то похожее больше на нары, нежели на кровать, — такой запомнилась Катюше обстановка зимовья на Крестах. Теперь вместо нар стояли две железные кровати, опрятно заправленные чистыми одеялами. Стол, может, стоял тот же самый, но он был покрыт скатертью с бахромой и поверх нее клеенкой. Стены выбелены белой глиной. На полу дорожка из медвежьих шкур, искусно подкроенных волос к волосу. Нет, пожалуй, больше и не следует копаться в памяти. Все здесь по-новому.

Катюша вымыла руки, достала из дорожного чемодана набор медицинских инструментов.

— Детям делали когда-нибудь прививки? — спросила она.

Тамара отрицательно покачала головой:

— Нет. Не думалось как-то. Фельдшерица сюда из Алангера не заглядывала, а ехать туда — черт бы не ездил…

Катюша повернулась к ней:

— Зовите детей.

Прививки ребятишкам она закончила еще до наступления сумерек.

А поздним вечером в дверь заглянул Миша.

— Прохладиться не думаете, Екатерина Федоровна? — предложил он.

Катюша вышла к нему на крыльцо.

Был тот час, когда вечер еще борется с ночью, не желая гасить свои темно-синие краски, а из дальних углов уже стремительно расползаются черные тени. Вершины гор потеряли свои резкие очертания. Рядом стоящие деревья стали неразличимы. Кусты черемухи над рекой тянулись уходящим в бесконечность высоким барьером, сквозь который едва пробивалось приглушенное шипение шиверы.

— Миша, нам нужно вылететь как можно раньше, — Катюша вглядывалась в противоположный берег реки, где чуть заметным серым пятном маячил на поляне самолет.

— А я могу и сейчас, — отозвался Миша. — Немного, правда, темновато для взлета, но ведь и утро не раздвинет гор. Давайте улетим?

— Выживет моя Нелечка? — Тамара неслышно появилась на крыльце, стала рядом с Катюшей. — Ты мне, милый товарищ, прямо скажи.

Катя немного помедлила с ответом.

— Выживет, выживет, успокойся, — наконец проговорила она. — В Алангере примут все меры.

Но что-то в ответе Катюши не удовлетворило мать.

— Жить-то будет? — повторила она.

С такой мольбой обычно обращаются к врачам, будто судьба больного — дело их прихоти. Трудно отвечать на такие вопросы.

Тамара закрыла руками глаза. Только сейчас Катюша могла как следует разглядеть ее. Она была примерно одних лет с Катюшей и ростом такая же. Но таежная закалка сказывалась во всем. И в крупных, сильных руках, и в жестком очертании губ, и в обожженном солнцем и ветром лице. Однако чисто женская тревога и беспомощность прозвучали в ее голосе, когда она, отведя ладони от лица, заговорила опять:

— Милая, да что же это?.. Как же это так?.. Ты пойми-ка сама… Ты ведь детная тоже.

Катюша обняла Тамару за плечи.

— Будет жить!

Они опустились рядом на ступеньку крыльца и так сидели молча, вслушиваясь в тихие шорохи ночи.

— Что вы сюда от людей, как монахи какие, ушли? — укоризненно проговорила Катюша. — Прежде или от жадности, или от горькой нужды в такие углы забивались, а теперь-то к чему?

— Да ты что это? — изумилась Тамара. — Понапрасну ты так думаешь. Мы здесь живем не сами по себе, а от нашего Алангерского колхоза. И Костя «У Дикого» тоже от колхоза, как разведчики. За ходом зверя следим, ловушки готовим, на лужках сено для коней ставим. Зимой баню горячую держим, а время выдастся — и подпромышляем.

Она сбивчиво стала рассказывать, как пробирались здесь с приисков геологи, останавливались у них на ночевку, говорили: на приисках дети болеют. Утром уплыли вниз по Чуне на плотике, а через две недели Нелечка слегла. Думали, думали и отправился с ней Владимир на лодке до Кости. Боязно дальше одному: дикая очень река. Ну, а там Костя подсобит, сплывут как-нибудь… в Алангер…

Словно кто обухом ударил Катюшу.

— Так вы же теперь и к нему в дом занесли заразу! — закричала она. — Как же так можно?

Тамара смотрела на нее испуганными глазами.

— Милая моя, да в мысль это никому не пришло. Потом — все равно те геологи обязательно к Косте заезжали. Если через них это… Да и как по-другому было сделать?..

Но Катюша больше не слушала. Одна тревожная дума владела ею: инфекция теперь занесена и в зимовье «У Дикого»… Нужно принимать немедленные меры. Какие? Из Н-ска завтра дать радиограмму в Алангер? Но сколько времени потом пройдет, пока из Алангера доберутся к зимовью? И неизвестно, что там сейчас происходит. Что же придумать? Что придумать?

Катюша не заметила, как оказалась одна над обрывом. Реки в темноте не было видно, снизу доносились только глухие всплески волн. Им было тесно средь камней, они метались от берега к берегу, сшибались друг с другом, ударялись в плоскую грудь утеса, отскакивали и вновь набегали и, разбиваясь в мелкие брызги, катились вниз… Вниз, к Алангеру…