— Хочу, — признался Васек.

— Вот то-то! А я и насчет еды в вашем доме не пошарил, ежели вообще что-нибудь там осталось… А этак нам с тобой долго шиковать не придется.

Он открыл банку консервов — осталась еще одна, — а сам есть не стал. Сидел и смотрел, как тонкими пальчиками Васек вытаскивал из коробки куски мяса и торопливо проглатывал, почти не жуя.

…А самолета все не было. Алексей доставал и рассматривал карту, — получалось, что указанный ему квадрат исхожен весь… И досада охватывала Алексея: неужели он прошел, не заметил?

Очень стеснял Васек. Он больше не хотел сидеть на плечах Алексея, старался идти рядом, но то и дело вскрикивал от колючек, впивавшихся в его босые ступни. Тогда Алексей отрезал от маскировочного костюма рукава и обмотал ими Васильку ноги. Но мальчик все равно шел очень плохо. Прислушивался, как стучат по гнилушкам носатые дятлы, или порывался ловить пестрых бабочек, или начинал рвать цветы. Потом останавливался и тоскливо твердил:

— Дядя, дай молока! Подем домой, ну подем…

Алексею все чаще стала приходить мысль о никчемности его поисков. Так можно ходить без конца. Лес велик. Эти мысли Алексею хотелось высказать вслух, с кем-то поспорить или посоветоваться… Он усадил Василька на эемлю рядом с собой, подмигнул ему и потрепал ладонью по круглой щечке.

— Так. Молока, значит, хочешь? Да. А что мы дальше будем делать? Не то что молока, скоро совсем есть будет нечего…

Васек прижался к Алексею, мягкими пальчиками потеребил его ухо.

— Есть хочу…

— Вот то-то и оно: «Есть хочу!» Ну, давай, кончим последнюю коробку консервов. А что ты завтра скажешь? Да и я-то подтощал, а еще тебя на руках носить надо. Ну, как ты думаешь: найдем мы с тобой самолет?

— Самолет? — спросил Васек. — Какой самолет?

— Такой. Вот приду я к полковнику и посажу тебя: «Получите Василя». Оно конечно, детей у нас беречь и спасать прежде всего полагается. Да не в этом сила. Ты понимаешь, придет Алеха Худоногов с задания, а задание не выполнил: обстановка, дескать, изменилась. Ну, милый, обстановка пусть себе обстановкой, а задания заданиями. Для того они и даются, чтобы выполнять. И я так думаю: ну раньше, ну позже немного, а я бы нашел этот проклятый самолет. А ведь все дело, выходит, теперь в тебе. Ты теперь главный, от тебя все зависит. Сейчас с тобой еще так и сяк, ну, а завтра? Вот начну печеными грибами кормить — что у нас выйдет?

Васек молчал. Он, видимо, понимал, что разговор идет о чем-то серьезном, и не сводил с Алексея испуганных глаз. Алексей смутился, сообразив, что пугает ребенка. Он улыбнулся, и мальчик тоже засмеялся…

А на следующий день Алексей пек грибы на голом пламени костра, маленького и сделанного так, чтобы от него почти не было дыма, и кормил ими Василька. Тот капризничал, плакал и отталкивал грибы прочь. Алексей и сам ел грибы с отвращением. Сегодня особенно сильно болит нога, от этого, наверное, все кажется плохим и раздражает плач голодного ребенка. Алексей притянул к себе Василька, погладил по головке, поцеловал.

— Ты, Василек, — сказал он ему, — на меня не сердись: эти грибы не я придумал, это голод их выдумал. Погоди, вот доберемся домой… — и остановился, подумав, что напрасно заговорил о доме.

Васек сразу подхватил:

— Домой! Подем домой… К маме подем…

— Домой? Ну ладно, пойдем домой.

Теперь Алексей устроил для Василька волокушу. Вырезал две длинные гибкие жердинки, переплел поперек прочными прутьями, устроил посредине сиденье и усадил на него мальчика. Васильку это очень понравилось, он сидел, крепко ухватившись за прутья, и восхищенно поглядывал по сторонам.

Алексею тоже стало значительно легче, и он жалел, что раньше не догадался сделать для Василька волокушу.

— Дела-то на лад пошли, — бормотал он, улыбаясь. — Теперь бы еще еды хорошей придумать да ногу успокоить.

Справа, где-то далеко, прогремел орудийный выстрел. За эти дни Алексей отвык от канонады. Ухнули раз за разом еще три выстрела, а потом заработала целая батарея. И еще… И еще… В непрерывный рокот слилась орудийная стрельба.

И тут Алексей увидел то, к чему настойчиво, забыв и боль и голод, стремился все эти дни и ночи. Впереди, в полусотне шагов, за островком опаленных и искалеченных дубков, виднелся остов разбитого самолета. Блестела под солнечным лучом какая-то металлическая деталь. Алексей опустил оглобли волокуши и, еще не веря глазам, заковылял к своей находке. Оглянулся: убаюканный покачиванием волокуши, Васек спал, свернувшись калачиком.

Самолет упал на землю плашмя. Винт одним концом врезался в рыхлую лесную почву, другой конец отломился. Крылья отвалились и, обгорелые, лежали рядом со спаленным фюзеляжем, похожим на скелет какого-то чудовища. Осталась невредимой только хвостовая часть, и было странно видеть рули целыми у оплывшей и исковерканной пожаром машины, даже трава на несколько шагов вокруг обгорела, и скорчились ближние ветки дубков. Теперь все это выглядело пустым и ненужным, и, как бы торжествуя над бессилием прежде грозного хищника, над мертвым самолетом, играя и трепеща прозрачными крылышками, пронеслась взад и вперед изумрудная стрекоза.

Да, все сгорело. Сгорели и те двое. Смерть застигла их на тех местах в самолете, где они сидели.

Вот и все. Все, чего он искал, к чему стремился. Это все — два обгорелых трупа. Так, хорошо. Теперь можно, не стыдясь, сказать полковнику: «Задание выполнено».

Алексей присел на край исковерканного крыла и стал рассматривать карту. Если он правильно соблюдал ориентировку, то теперь между ним и линией фронта лежит болото. Его надо обходить слева — этот путь короче. Но там недалеко проселок и маленькая деревушка, а разведчику лучше ходить без дороги. Вправо путь длиннее, зато глуше, спокойнее. Но там теперь работают пушки, а они не бьют в пустое место. Лучше пойти пока влево.

Алексей вернулся к волокуше. Мальчик спал все так же безмятежно, подсунув кулачок под щеку. Босые ноги его обветрели и загорели. Алексей долго стоял, не отрывая от него взгляда.

— Эх, такого бы нам с Катюшей! — сказал он, поднимая оглобли волокуши.

Теперь, когда цель была достигнута и надо было думать о том, как поскорее добраться до своих, — только теперь Алексей почувствовал и понял, что он устал, смертельно устал и что он болен. Он понял, что его уже несколько дней жжет температура, а он упрекал в этом солнце; он понял, что рана у него загноилась — от этого и нога опухла — и что идти так, как он ходил до этих пор, он больше не может. Не так-то просто будет пересечь линию фронта с больной ногой и с мальчиком на руках. Пожалуй, нога — еще ничего, но мальчик…

Алексей потащил волокушу. А сердце глухо стучало… Теперь бы лечь, отдохнуть хорошенько! Но он знает, что значит прилечь. Нет, вперед, и только вперед…

Алексей тащился, стараясь не угодить к проселку и пройти между ним и болотом.

Васек проснулся и заплакал:

— Поесть!..

Дрогнула земля, и одновременно долетел звук орудийного выстрела. Минута — и снова удар. Потом беглый налет, и началась настойчивая канонада. Теперь она гремела впереди, заглушая ту, от которой уходил Алексей.

Он поднял мальчика на руки и пошел, круто забирая влево. Лес, как и все эти дни, был все тот же: густые дубовые, с примесью клена, рощи, кое-где краснели гроздья созревающей рябины; уютные солнечные поляны… Алексей еще не увидел ничего, но понял, что достиг проселка. Да, так он и думал: сплошной волной к фронту катились немецкие войска, ворчали моторы тяжело нагруженных автомашин, цокали копыта верховых, и с леденящим душу скрежетом ползли танки. Значит, немцы решили принять здесь бой, а может быть, наоборот, готовят сами фланговый удар… Знают ли об этом у нас?..

…Труднее всего было пересечь проселок. Алексей, притаившись у обочины дороги и каждую минуту ожидая, как бы Василек не выдал его неосторожным движением или криком, едва уловил момент, когда на дороге никого не оказалось и можно было перейти это пятиметровое страшное пространство. И только он успел скрыться в кустах по ту сторону проселка, как снова, рыча, из-за поворота выкатился немецкий грузовик.