Напоследок спрашиваю: «Сами ехать не желаете сюда — дело ваше, так Катюшу-то зачем в тайге держать хотите? Отдайте за меня все-таки».

А он: «Так ты что же, значит, меня со старухой двоих, совсем как зверей, в тайге оставить хочешь? Только от дочери и помощь. Да вот еще на зятя рассчитывал — думал, в дом возьмем».

Так и не столковались. Утро в окнах заиграло, стал я на работу собираться, сказал ему еще: «Ты погоди, Федор Ермолаевич, подумай, вернусь с работы, поговорим опять, не то сейчас Катюшу спросим».

«Будить ее не надо, говорит, впереди дорога тяжелая, пусть выспится. Проснется, сам с ней сначала перетолкую. Иди, дождусь тебя».

А прихожу с работы — их и в помине нет, уехали. Ну ладно, думаю, если ты меня обманул, так я с тобой сделаю еще чище.

Отпросился на заводе на недельку, дал мне директор резвого конька — огонь! На вожжах не удержишь. Запряг я в кошеву и поехал.

Старик встречает, улыбается:

«Приехал?»

«Приехал».

«Задело, говорит, за сердце?»

«Задело», — говорю.

«Ну и как?»

«А как? Вижу, тебя не осилишь, придется мне сюда переезжать».

«То-то, — смеется, — так бы и давно».

Катюши в этот момент дома не было, на реке прорубь чистила.

«А Катюша как?» — спрашиваю старика.

«Ей где ни жить, лишь бы с нами да с тобой вместе».

«Ну ладно, говорю, если так. Столковались, значит. Переночую, утром поеду дела устраивать. Дней через десять вернусь совсем».

За ночь конек отдохнул, утром сел я в кошеву, все трое вышли меня провожать. Прощаемся. Ворота открыты, конек не стоит — рубит снег копытами, едва его на вожжах сдерживаю.

Подзываю Катюшу.

«Катя, говорю, крючок у меня на воротнике расстегнулся, застегни, видишь, руки заняты».

Она к кошеве подошла, склонилась, я ее за плечи — уронил на дно, а сам коня хлестнул и пошел во весь дух. Думаю: только бы на раскате где не выпасть. Слышу: палит по мне из винтовки Федор, да все высит — пули над головой свистят. А место открытое, чистое — река. Ну, думаю, чего доброго, подстрелит сдуру.

Так с полверсты под страхом скакали, а потом перестал старик — видит, далеко, все равно не попадешь.

Так мы и поженились…

— Да, это целая история! А как же твой тесть? Помирились?

— Помирились. На второй год сам приехал с мировой. Еще и похвалил: «За дерзость твою, говорит, только и прощаю».

— А в город не переехал?

— Нет. Пока еще так и сидит в своем зимовье, вдвоем с Устиньей Григорьевной. Но прошлой зимой заезжал — подался. «Годика два поживу еще в тайге, — сказал, — а потом к тебе перееду, Алеха. Пересиливаете вы меня, старика, черти»… Ну, вот мы и пришли.

На берегу реки высился тесовый навес на столбах. Он вплотную примыкал к лесозаводской ограде и со стороны города был зашит горбылями до самого верха.

— Это я нарочно щели заколотил, чтобы посторонние люди зря глаза не таращили,0— разъяснил Алексей. — Не люблю, когда собираются, стоят, глядят да под руку шепчут. Эх ты, досада какая: на замке! — сказал он с огорчением, ткнув плечом низенькую калитку. — Придется нам с тобой в главные ворота обходить.

И пока мы шли, Алексей говорил:

— Насчет катера у меня мысли бродили давно. Нагляделся я, как с плотами на заводе мучаются. Ты сам посуди: считается наша река несудоходной, вся в камнях да перекатах. Самое длинное плесо — два километра, вот тебе и все плавание. Ну, а зато возле самого завода, у причалов, катерншко бы позарез нужен. Место такое, что подчаливать плоты к берегу — чистая беда. Рано начнут сплавщики подбиваться — впереди коса, на косу сядут; опоздают немного — либо на остров натащит водой, либо совсем мимо, главным руслом пронесет. А на катере — милое дело: вышел к перекату, встретил плот, зацепил его буксиром, и как тебе желательно, к любому месту можно подтянуть. Но вопрос тут в чем? При нашем мелководье никакой катер не пойдет, ежели обыкновенный катер с завода выписать, — у нас и плоты-то только однорядные всегда вяжут, без глубокой осадки, и то умеючи их надо сгонять. Значит, тут, по сути дела, нужен не катер, а вовсе легкая посудинка, только бы мало-мальская тяга на крюке у нее была.

И вот как влепилась мне мысль эта, спокоя не дает. Прихожу один раз на завод и прямо к директору: «А чего рам стоит, Василий Степанович, давайте попробуем — катер не катер, а штуковину вроде него построим. Мотор от трактора приспособим. Механики у нас на заводе есть. Железо, где какое надо, в своей кузнице скуем, а что из дерева и вообще собрать катер — я берусь. Лодки я делывал, а тут мало чем потруднее».

А директор у нас такой — сразу: «Мысль я твою понимаю. Хорошая мысль. Нужна нам такая вещь. Берешься сделать?»

«Берусь. Только двух помощников, говорю, дайте: одного, чтобы машину потом приспособил, опытного механика, а другого — просто где чего подержать, по дереву , же я сам все сделаю».

«Так, может, тебе инженера в помощь выделить?»

Заело меня. Понимаешь, такое чувство: будет инженер — выходит, я уже ни при чем. Как это так: он мне в помощники! Ясно, буду я у него в помощниках, либо спорить начнем с ним по каждому пустяку. А мне свою мысль отдавать жалко. Понимаю — и неверно это, а сразу справиться с собой не могу. Аж на сердце саднит. Задумал сам — сам до конца и довести должен.

«Дело ваше, Василий Степанович, — говорю, а голос у меня так и дрожит от обиды, — поручайте инженерам, ежели на Алеху Худоногова ни в чем не надеетесь. А я вообще-то свои силы знаю, что я могу и чего не могу. Я и денег с завода не взял бы и сделал бы по вечерам, в нерабочее время».

Посмотрел на меня директор, хитро так улыбнулся.

«Я ведь насквозь вижу тебя, Худоногов. Не хочу руки тебе связывать. И не в деньгах дело. Найдем и деньги, и временем рабочим я тебя стеснять не стану. Ищу способ, как тебе помочь. Может, тогда тебе чертежи откуда-нибудь выписать?»

«По чертежам заводским, Василий Степанович, делать нельзя. Заводские катера все глубокой осадки, а нам надо, чтобы он, как пузырь, поверху плыл. Называй потом его хоть и не катером, хоть бревном назови — лишь бы работал. А такой я без всяких чертежей сделаю».

«Ты уверен?»

«Уверен, — говорю. — Насчет красоты не ручаюсь, а ходить и тянуть за собой плоты будет».

«Ну, смотри, Худоногов, — говорит директор, — не подкачай тогда. За интересное дело берешься. Доверяю я тебе — давай строй. Ну, а не справишься, приходи, честно скажи — общими силами вытащим».

Взялся я, надо сказать, без всякой робости, Чего ж, казалось, не сделать? Фасон неказистый получится — таr это ерунда, не главное. Начали мастерить. И что ты скажешь? На деле-то и заколодило! Прямо с первого шагу/ Не выходит. И понимаешь, в чем заколодило? В размерах. Ничего заранее заготовить нельзя, хоть ты каждую дощечку по очереди делай. И то — вдвоем примерим, причертим, пристрогаем… Начнем прибивать, а она как-то винтом вывернется, на стыках ощерится, хоть кулак в щели суй. Не то кокоры так начнет сжимать, аж трещат, того и гляди лопнут. Тут только меня проняло, что значит чертеж. Вздумал сам начертить — ничего не получается. К инженерам сразу же пойти с повинной — самолюбие не позволяет. Прихожу к пареньку одному, на заводе у нас техником-строителем по капитальному ремонту работает.

«Федя! Я тебе весь вид его и все устройство словами опишу, а ты мне начерти на бумаге, так чтобы для каждой дощечки наперед размеры знать».

А он, близорукий, трет пальцами стекла в очках. «Не разбираюсь я в судостроении. Это специальное проектирование. А я только по жилищному строительству…»

«Ах ты, техник, техник! — говорю. — По жилищному. Да какое тут судостроение!.. Подумаешь, крейсер! Я-то еще меньше твоего в этих делах понимаю, а не то что чертеж — посудину сделать взялся. Давай рисуй! Ну… Корма прямая, нос немного с выкатом… во! Пошла!»

Начертил он мне. На бумаге все хорошо получилось, а на деле опять не то. Вот я и затосковал. Сказал, — значит, надо слово сдержать. А у меня не выходит: не поймешь — ящик не ящик, и вообще ни на чего не похож. Сижу, и злость меня разбирает.