— Ого-го! — донеслось с воды. — Айда, ребята!
Рабочие, — одни подъезжая в лодках, другие вприпрыжку перескакивая по бревнам, — мокрые, должно быть крепко проголодавшиеся, но довольные (как же: лес не упустили!), выпрыгивали на берег и поднимались по косогору.
Кто-то, выскакивая из лодки, поскользнулся и ухнул в реку вниз головой. Здесь, у самого берега, было глубоко, и некоторое время, разбрызгивая воду, неудачник отчаянно болтал ногами, будто пытался убежать, потом ноги его исчезли, и на поверхности показалась голова. В волосы набились черные прутья и осыпавшиеся с бревен тонкие пластинки сосновой коры. Держа в кулаках по пучку такого же донного мусора, человек двинулся к берегу, уже выбрел на совсем мелкое место и вдруг ни с того ни с сего закричал:
— Тону, помогите!
Это всех развеселило. Теперь можно было и посмеяться. Мокрого неудачника выволокли на сухое место, подхватили на руки и понесли «откачивать».
В кругу рабочих Катюша увидела знакомого.
— Кеня, а где Лешка?
— Алеха? — переспросил Кеня, вытирая мокрую загорелую шею. — Алеха вон, на острове, плот выручает. — И вновь полез откачивать «утопленника».
У изголовья поросшего мелким кустарником острова, созле небольшого плота, маячила группа людей. На солнце поблескивали мокрые бревна, рядом с ними чернела лодочка. Вот она отделилась, сверкнули, опускаясь в воду, лопасти весел, и следом за лодочкой поплыла на буксире связка бревен.
Вода прибывала. Островок теперь оказался разделенным надвое: его наискось перерезала вновь образовавшаяся протока. Река, будто обрадовавшись этому короткому ходу, торопливо слизывала песчаные наносы у входа в него, вгибалась корытом, тяжелая, разбежавшаяся, и, как траву пригибая таловые кустики, неслась напрямик. Вот над током этой протоки, преодолев силу течения, и надо было пробраться лодочке со связкой бревен, а потом выпустить их в запань, устроенную в нижнем конце острова.
Поставив лодку наискось к течению реки, люди нажимисто гребли. Вбок лодка сдвигалась еле заметно, вниз же ее тащило полным ходом.
Все дальше и дальше выдвигается лодка к середине — ее обгоняет плывущий бурелом — и все сильнее притягивает к себе протока. Вот самый клин, разлив, водораздел… Куда: направо — в протоку — или влево — в запань?.. Струя подхватывает лодку и мчит на самый остров… В нетерпении я вытягиваю шею. Катюша цепляется мне за плечо… Ах, черт!.. Ну, еще! Еще чуть-чуть… Связку бревен затягивает в протоку, а лодку — в главное русло реки… Бечева натягивается, и к клину песчаной косы прижимается с одной стороны лодка, а с другой — бревна. Люди выходят на косу, вынимают из лодки стяги и, шаг за шагом поддевая стягами связку бревен, выталкивают ее против течения. Теперь можно развязать бечеву — бревна сами сплывут в запань.
Освободившись от груза, лодка поплыла опять вверх, к изголовью острова.
— Кого они посадили в корму, лодкой править? — гневно сказала Катюша. — Лешку надо, без горя протоку прошли бы.
— Сильное течение, — возразил я. — Кого хочешь унесет.
— Ну, Лешу не унесет, — гордо ответила Катюша. — А то сели какие-то суслики.
А лодка уже зачалила новую связку бревен и повторила свой путь. Только теперь «суслики», видимо учтя первый урок, зашли вдоль острова как можно выше, еще прилежнее налегли на весла и благополучно миновали протоку.
— Это им Лешка растолковал, — убежденно сказала Катюша, из-под ладони поглядывая на реку (лодка, освободившись от связки бревен, поплыла в очередной свой рейс).
Вдруг, приложив руку к щеке, Катюша жалобно проговорила:
— Лешка-то теперь го-о-лодный…
Закончив проверку и крепление обоновки, рабочие ушли. Остались только двое наблюдать за уровнем воды.
Воткнули в берег у самой воды сторожки — неширокие рейки — и сидели, благодушно покуривая. Волна рабочего шума отхлынула вместе с людьми за забор, и там тоненько, будто прокашливаясь, гуднул гудок; завод очнулся, заработал.
К вечеру, когда солнце приблизится к горизонту, звуки становятся слышнее, особенно над рекой. Где-нибудь далеко тюкнет человек топором по бревнышку — видно, как блеснет лезвие, — пройдет одна-две секунды, и отчетливый, будто умытый, такой чистый, послышится звук удара. Говорят, это к дождю.
На заводе, в дальнем углу биржи, складывали доски. Можно было не глядя определить их ширину. Одни ложились в штабель, издавая смачный, чавкающий звук, — тесины широкие, тонкие; другие дребезжали, подпрыгивали — дебелые плахи, бруски. Как будто вовсе рядом повизгивали вагонетки, на которых подвозили нераспиленные бревна к раме. Громыхала, разматываясь, цепь на лебедке.
Мое внимание привлекла стайка рыбешек. В окне между плотов они смело разгуливали взад и вперед, спинками почти касаясь поверхности воды. Иногда они, повиливая хвостами, опускались вниз и совсем скрывались из виду. Потом появлялись вновь и, завидев упавшую на воду букашку, толпой бросались за ней.
Увлеченный своими наблюдениями, я забыл о Катюше. А когда оглянулся, на берегу ее не было видно.
— Катя! Катя! — позвал я.
Она откликнулась где-то в березнике.
— Ты куда ушла?
— Гри-бы собира-ю-у… Иди помо-га-ать…
Березничек был невысокий, немного выше человеческого роста, но очень густой. Трава в нем тоже была густая. Я долго ходил, пробираясь сквозь плотные заросли, но не мог найти ни грибов, ни Катюши. Я аукнул, она, лукавая, не отозвалась. А тут опять напала мошкара…
Наконец я заметил обабок величиной чуть ли не с чайное блюдце. Однако стоило мне дернуть его за корешок, как шляпка упала на землю — настолько он оказался дряхлым и червивым. Это меня обозлило.
— Катя, — сердито сказал я березнику, — ну их к черту, твои грибы, я пошел обратно на берег.
И тогда березняк отозвался заливистым хохотом.
Катюша, оказывается, ходила все время поблизости от меня, но только из шалости держалась против солнца.
Она вышла навстречу мне простоволосая. Солнце, пробиваясь сквозь плотную листву, озаряло ее мягким желтым вечерним светом. Казалось, лучи этого света запутались у нее в волосах — так неотступно они следовали вместе с нею. В платке, завязанном узелком, она несла грибы, их крепкие шляпки так и выпирали сквозь ткань платка. В другой руке Катюша держала букет желтых с пунцовыми открылками венериных башмачков, перемешанных с голубыми орликами.
— А чего ж ты, — с усмешкой сказала Катюша, — чего ж ты грибов не набрал?
— Я их много наломал, да все побросал: взять было не во что, — небрежно ответил я.
— А-а! — покачала головой Катя. — Ну, пойдем встречать Лешку.
Пока мы бродили по березняку, вода поднялась еще сантиметров на двадцать. Протока, разрезавшая остров, стала еще шире, и течение в ней стремительней. Верхняя часть острова была теперь почти сплошь затоплена. Густые, как всходы пшеницы, торчали над водой макушки тальников. Лодка, пересекая протоку, поднималась, по-видимому, в последний раз; на островке, держась на плаву между кустами, виднелись только два бревна. Солнце опустилось вовсе низко; берег, на котором был расположен лесозавод, затянули вечерние тени, но дальний берег, протока и русло реки сверкали огнями, словно там были разбросаны тысячи зеркал и разноцветных фонарей. Они то гасли, то зажигались вновь, перемещались, скользили по воде и неожиданно из желтых превращались в рубнново-красиые. Даже черная смоленая лодка, казалось, была иллюминована целыми гирляндами маленьких электрических лампочек. Коряжина, узловатая, источенная лесными пожарами, задела корнями за подводный камень, встала на дыбы, стряхивая капли воды, засверкала бенгальским огнем и упала.
Лодка забуксировала последние бревна и отвалила от острова. Люди — их было пятеро — гребли чем попало: кто веслами, кто драницей, кто колом. Так, покрикивая, посвистывая, они проплыли над протокой и выпустили бревна в запань.
Катюша засуетилась.
— Чего ж я жду? — воскликнула она. И я понял, что все это время она таила тревогу за Алексея. — Пойду грибы чистить, похлебку варить. Придете, сразу свеженького покушаете.
