К вечеру баррикады были разгромлены.

Всю ночь сгоняли в огромную четырехэтажную городскую тюрьму схваченных на Стрелецкой и Краковской площадях рабочих, среди которых были Гай, Богдан, Казимир, Ромка, Антек и много подростков, сражавшихся рядом с отцами в незабываемый июньский день.

Для Вайцеля наступила пора кипучей деятельности. Он почти не выходил из тюрьмы: подготавливал материалы к сенсационному процессу над Гаем и его соратниками.

Утро застало Вайцеля в кабинете комиссара тюрьмы. Вайцель и комиссар стояли у раскрытого окна, защищенного толстыми железными решетками, и смотрели на тюремный двор. С минуты на минуту должны были расстрелять солдата, примкнувшего к рабочим.

Стук в дверь. Надзиратель ввел Казимира.

— О, пан Леонтовский! — с подчеркнутой любезностью встретил узника Вайцель. — Прошу вас, прошу.

Казимир не шелохнулся.

Тогда надзиратель толкнул его к окну.

Казимир увидел тюремный двор, а под высокой кирпичной стеной — смертника. Он узнал Сашка Омелько. К обреченному подошел ксендз с крестом. Сашко Омелько отвернулся и что-то крикнул.

Нарастающая барабанная дробь заглушила его слова. Грянул залп — и солдат упал на каменные плиты двора.

— Так вот, пан Леонтовский, если вы опять будете настаивать, что это вы убили пана Стахура, вас не расстреляют, о нет! Вас повесят!

Вайцель взял со стола бумагу.

— Нам известно: пана Стахура убил Гай. Почему вы вздрогнули? Да, да, Стахура убил Кузьма Гай… Вот протокол. Подпишите его, пан Леонтовский, и через несколько минут вы будете на воле.

Вайцель достал из ящика стола пачку банкнотов.

— Я знаю, вы нуждаетесь… Вот на первое время. Я буду помогать вам. — И тут же приказал надзирателю: — Снимите наручники!

Когда руки Казимира освободились, Вайцель протянул ему белую костяную ручку с пером.

— Прошу, пан Леонтовский!

Казимир не спеша подошел к письменному столу. Как-то нерешительно протянул левую руку, чтобы взять ручку… И вдруг быстро схватил Вайцеля за кисть и правой рукой ударил его в лицо.

Вайцель упал, опрокинув кресло.

Надзиратель и комиссар тюрьмы кинулись на Казимира и с профессиональной ловкостью скрутили его.

— В кандалы! В карцер! — заорал взбешенный комиссар.

Но Вайцель быстро вскочил на ноги и властно крикнул:

— Не смейте! Не надо… В общую камеру! Уведите!

И когда Казимира увели, Вайцель, утирая с лица кровь, стараясь казаться хладнокровным, сказал:

— Не смотрите на меня такими удивленными глазами, пан комиссар. Мы придумаем для этого «боксера» страшную смерть… Приведите мальчишку.

— Привести мальчишку из шестидесятой!

Казимир встретился с Ромкой в полутемном глухом коридоре и успел шепнуть мальчику:

— Не подписывай!

Ромка не понял и переспросил:

— Чего не подписывать?

— Никаких бумаг не подписывай!

— Молчать! — рявкнул надзиратель и свирепо толкнул Казимира.

Ромка стоит перед Вайцелем. Шеф возмущенно кричит на комиссара тюрьмы:

— О, как можно, пан комиссар? Ребенку — наручники. Я доложу об этом самому цисарю Францу-Иосифу!

Вайцель так искренне возмущался, что на лице комиссара появляется выражение неподдельного удивления.

— Ви-ввв-новат… Про-простите…

— Бедный мальчик, — Вайцель ласково гладит Ромку на голове. — Снимите наручники!

— Что стоите? Снять! — поспешно приказывает надзирателю комиссар тюрьмы.

Вайцель открывает портсигар, бросает в рот мятный леденец и угощает Ромку.

— Ты голоден? Да? Дайте ему поесть, — обращается Вайцель к комиссару.

Ромка просветлел и с благодарностью, подмеченной Вайцелем, спрашивает:

— Вы, пан, всех из тюрьмы выпускаете?

— Садись, мальчик, — ласково приглашает Вайцель. — Ага, колбаска, сыр — чудесно!

Ромка робко присел на край стула и с жадностью смотрел на еду, но не дотрагивался до нее.

— Не стесняйся, голубчик, ешь. — И вдруг, сердито сверкнув глазами на надзирателя, Вайцель кричит: — Уходите отсюда! Напугали бедного мальчика…

Надзиратель вышел. Ромка набросился на еду.

— Дайте мальчику пить!..

Вайцель, незаметно для Ромки, подмигнул комиссару тюрьмы. Тот направился к шкафу.

— Ай-яй-яй! Синяки? Они тебя били? — сочувственно качает головой Вайцель.

— Да, пан, — отвечает Ромка. — Тот… который ушел… Так бил сапогом в живот и куда попало.

Комиссар тюрьмы ставит перед Ромкой стакан с вином.

— Куда попало? Негодяй! Как он посмел бить ребенка? Комиссар, я приказываю вам прогнать прочь этого разбойника! Пей, мальчик. Как тебя зовут?

— Ромка!

— Хорошее имя. Ну, пей, Ромка. Подкрепись.

— Это вино? — подозрительно косится на стакан Ромка.

— Оно сладкое, как лимонад. Пей.

— Я вина не пью, пан.

— Пожалуйста, можешь не пить. Ты наелся?

— Спасибо пан, наелся.

— Чудесно. Уберите посуду, пан комиссар. Скажи, Ромка, ты грамотный? Читать, писать умеешь?

— Да, пан.

— О, так ты же чудесный мальчик! Как они посмели арестовать тебя? Это им даром не пройдет!

С доброжелательной улыбкой Вайцель кладет перед Ромкой протокол и подает ручку.

— Вот здесь, внизу, красиво и разборчиво напиши свое имя и фамилию.

Ромка склоняется над бумагой. Глаза его пробегают по строчкам.

Вдруг он, пораженный, отшатнулся. Теперь он понял, что означали слова Казимира «не подписывай!»

— Пан, так тут же все неправда!

— Пиши… имя, фамилию!

Нахмурив белесые брови, Ромка отрицательно качнул головой.

— Пиши! — приказывает Вайцель, больно схватив мальчика за плечо.

— Нет!

Вайцель с силой оттолкнул Ромку. Мальчик отлетел к стене и, ударившись головой, упал.

— Ну, подпишешь? — как большая хищная птица, склонился над Ромкой Вайцель.

— Нет! Никогда! — подняв голову, с недетской решительностью и ненавистью ответил Ромка.

Вайцель, точно обезумев, ударил его носком ботинка в бок.

Мальчик потерял сознание.

— Облить водой! В карцер! — с перекошенным от ярости лицом прохрипел Вайцель.

А у ворот тюрьмы под ливнем собрались матери, жены и дети рабочих.

Пятые сутки льет дождь. Но изможденные, плохо одетые люди, пришедшие к тюрьме, не обращают внимания на ливень. Они стоят здесь днем и ночью, требуя освобождения своих кормильцев.

Похоронив Ярослава и Катрю (ее гонведы зарубили на Краковской площади), превозмогая нестерпимую боль и тяжелое горе, к воротам тюрьмы каждый день приходят Анна и Остап Мартынчук. Здесь и Христина с детьми. Вся их жизнь сейчас превратилась в ожидание…

На первый взгляд, высокий белый дом с красивыми лепными украшениями, с матовыми стеклами на фальшивых окнах, занимающий целый квартал, не внушает страха, хотя все знают, что здесь — тюрьма. Но тот, кому хоть раз пришлось побывать внутри здания, хорошо знал: это дом, как и вся Австро-Венгерская империя, — олицетворение лжи и лицемерия.

В мрачном коридоре с множеством тяжелых, обитых железом дверей, ходит надзиратель. Стукнув кованым нос-ком сапога в дверь, он ждет ответа. И когда узник отзывается: «Естем!», подходит к другой двери и снова стучит.

…Целые сутки изнемогает Ромка в карцере. И чудится измученному мальчику, будто он пришел в домик Сокола… Спасаясь от полиции, Ромка вслед за отцом выпрыгивает через окно в сад, а их догоняет Гай… Стройка… Рухнули леса, и Ромка в ужасе закрывает лицо руками…

— Тату! Тату! Татусю! — стонет маленький узник.

…Вот Ромке кажется, что он вбегает под арку Успенской церкви. Стахур выстрелил в Ярослава…

— Где Кузьма Гай? — кричит Ромка.

От своего крика мальчик на мгновение приходит в себя. И снова бредит.

…Он, по пояс в воде, едва поспевает за Казимиром. Стахур целится в Гая… Выстрел…

По коридору идет комиссар тюрьмы.

— Пан комиссар, мальчишка давно не отзывается, — вытягиваясь в струнку, докладывает надзиратель.