— А знаете, пан Сокол, хотя наш академик пан Калиновский и поляк, но он очень хорошо по-нашему, по-украински, разговаривает. И читать и писать по-нашему умеет. Ей-богу, я сам видел, как он соседке помогал составить большое письмо к ее мужу в Канаду. Она плачет и говорит, говорит, а пан Калиновский быстро-быстро каждое ее слово на бумагу переносит.

— Письмо… — многозначительно произнес Остап Мартынчук. — А ты лучше спроси у пана Сокола, сколько он сам создал книг на польском языке…

Журналист, видно что-то припомнив, покачал головой, а затем улыбаясь проговорил:

— Однажды, чтобы досадить Ивану Франко, один его коллега при всех в редакции с неприязнью сказал ему: «Я просто не понимаю, как вы можете писать некоторые свои произведения по-польски». А поэт ответил: «Могу, потому что умею».

— Лучше не скажешь, — одобрительно качнул головой Мартынчук.

Сокол подошел к одному из шкафов, взял томик в синем переплете и на титульной странице вывел:

— Возьми, Ромусь, в подарок от меня.

— Спасибо, — проговорил мальчик. Гордый и счастливый, он прижал книгу к груди.

Как летний ливень неожиданно падает на землю, так стая воробьев слетелась на кучу опилок. Воробьи копошились всюду: на штабелях свежих досок, на кругляках, между рельсами железнодорожного пути. Из земли пробилась трава, но ветер — холодный, совсем не весенний. Во дворе лесопилки в мрачном молчании растянулась длинная очередь у кассы. Среди взрослых бегают дети.

— Да есть ли у них бог в сердце? — сокрушенно качает головой Василь Омелько, отходя от кассы и подсчитывая на ладони недельный заработок. — Бойтесь бога, всего заработка и за ночлег не хватит заплатить. А чем кормиться?.. И в село надо послать: не сегодня-завтра хату с торгов продадут.

— Как, только четыре гульдена? — возмущенно спросил у кассира Казимир Леонтовский.

— Отходите от кассы, люди ждут, — сердится кассир.

— «Люди ждут», — передразнил Казимир. — Обман! Не возьму! Я к пану управителю пойду!

Пан Любаш стоял на крыльце конторы и, покуривая сигарету, наблюдал за тем, что происходило у кассы.

Заметив на себе сердитый взгляд управляющего, Казимир взял у кассира деньги и неуверенными шагами подошел к крыльцу.

— Бардзо проше пана… Целую неделю я по четырнадцать часов в день работал. Из кожи вон лез! Вы же сами меня похвалили… А что получил? — жаловался Казимир, наивно думая, что кассир его обсчитал.

— Не нравится — ищи другую работу!

— Проше пана…

— Хватит! И слушать не желаю!

— Но… пане…

— Прочь отсюда!

— Нате вот, подавитесь ими! — И Казимир швырнул деньги под ноги управляющему.

— Ты уволен! — грозно заявил пан Любаш.

Несколько рабочих бросились к Казимиру и стали за его спиной.

— За что увольняете парня? — спросил седоусый рабочий со злым огоньком в глазах.

— Раньше неквалифицированные получали больше, чем мы теперь! — крикнул молодой рабочий.

— Недовольны? Ищите лучшего заработка, — невозмутимо ответил управляющий. — Вы уволены!

— Коза с волком судилась… — горестно покачал головой Василь Омелько.

Поднялся шум, крик. Люди наступали на управляющего. Пан Любаш, понимая, что дело принимает нежелательный оборот, сделал вид, будто его кто-то позвал в контору.

— Я сейчас! — крикнул он и скрылся за дверью.

Седоусый рабочий побежал по лестнице вслед за управляющим, но перед его носом захлопнулась дверь.

— Видите?! Помните, люди, что говорил на площади Кузьма Гай?

— А я его за горло схватил, — краснея от стыда, прошептал Казимир.

— Пошли к барону жаловаться! — крикнул кто-то.

— Что управитель, что барон — одна холера!

— Гуртом и черта поборем!

Где-то позади в толпе стояли дети, зябко переминаясь с ноги на ногу. Среди них были Ромка, Гриць, Антек и Давидка. После смерти дедушки Давидка с мальчиками пошел работать на лесопилку. Жил он в бараке вместе с рабочими.

Гриця пани Эльза выгнала, обвинив мальчика в том, что он тайком ел пряники, хотя Гриць клялся и божился, что за все время лишь один раз съел три штучки. На лесопилке Грицю приходилось не слаще, чем в лавке — тягай целый день корзины с опилками, аж спина затекает.

— Йой, как мало заплатили! — смотрел на медяки и вздыхал Гриць. — Я же старался…

— Я тоже! И ни одного гульдена, — едва сдерживая слезы, проговорил Антек.

Седоусый пильщик, которого мальчики называли паном Сташеком, подошел к Ромке и что-то проговорил ему на ухо.

— Понимаю, пан Сташек, — серьезно ответил Ромка.

Через несколько минут неразлучная четверка друзей выполняла задание Сташека.

Ромка и Антек по узкой железной лестнице взобрались на крышу лесопилки. Глянули вниз. Пан Сташек утвердительно кивнул. Теперь нужно было найти что-нибудь тяжелое, чтобы привязать к веревке от гудка.

— Хлопцы, тащите сюда вон тот кусок рельса! — крикнул Ромка товарищам, стоящим внизу.

Хлопцы бросились к рельсу, с трудом дотащили его до лестницы, но поднять не смогли. Тогда на помощь пришел Антек. Он помог втянуть рельс на крышу. Ромка и Антек привязали его к проволоке. Гудок грозно заревел. Его рев покатился далеко за Черногорский лес.

С крыши мальчики хорошо видели, как пан управляющий, пугливо оглядываясь, подбежал к своему кабриолету, хлестнул лошадей и помчался в город, будто его подгонял гудок.

— За полицией, — решил Давидка. — Лучше в барак сегодня не идти. Опять ревизию[61] устроят.

— Пойдем к нам, — предложил Ромка.

Давидка с радостью согласился. Наконец-то он мог сделать пани Мартынчуковой подарок на свои честно заработанные деньги.

На старом Рынке Давидка забежал в лавочку пани Эльзы и с достоинством взрослого попросил отвесить ему фунт сахара-рафинада.

— Как тебе работается на лесопилке, бедный сиротка? — получая деньги за сахар, участливо спросила пани Эльза.

— У нас страйк! — радостно ответил Давидка.

— Снова бастуют?

— А скоро в городе все будут бастовать, — огорошил пани Эльзу мальчик и, взяв кулек с сахаром, выбежал на улицу, где его ожидали друзья.

Через несколько дней после начала забастовки пильщиков взбешенный барон Раух настоял, чтобы наместник вызвал к себе Вайцеля. И когда тот явился, барон едва не лопнул от злости. Наместник все вертелся вокруг да около нужной темы вместо того, чтобы, как говорят, взять быка за рога.

— Кто этот студент, которого вы арестовали? — поинтересовался наместник.

— Фанатик! Главарь студентов, мутящих сознание рабочих. Сын Калиновского, — ответил Вайцель.

— Какого Калиновского?

— Покойного адвоката, ваша светлость.

— Сын Людвига Калиновского — социалист? Не ошибаетесь ли, мой друг?

— О нет, ваша светлость. После трагической гибели Людвига Калиновского воспитанием его сына всецело занималась сама Калиновская. Кстати, ее девичья фамилия — Дембовская.

Как Вайцель и ожидал, наместник и барон точно онемели.

— Дочь генерала? — наконец спросил наместник.

— Нет, племянница. Так вот, она воспитывает сына на традициях своих предков. Чуть ли не со дня рождения отпрыска вбивает ему в голову, что он — потомок коммунара Дембовского, что его дед сражался на баррикадах Парижской коммуны! Молодой Калиновский поклялся матери сохранить традиции деда. И вот, достигнув совершеннолетия и получив наследство, он начал снабжать деньгами рабочую кассу. Поселился с матерью в районе Старого Рынка, стал одним из ближайших помощников Гая.

— Доннер веттер! Чему удивляться? Какого же потомка следовало ожидать от сумасшедшей матери и распутного отца?

Наместника покоробила грубость барона, он недовольно поморщился, однако продолжал беседу в том же мягком тоне: