Откуда было Кранцу знать, что вражда между прокурором и директором тайной полиции вступила в новую фазу? Прокурор сумел грозную ситуацию, создавшуюся в городе, использовать против Вайцеля. Он объяснил все беспорядки бездарной работой тайной полиции, не сумевшей вовремя обезглавить рабочее движение. Считая положение опасным, прокурор предложил не дразнить рабочих и выпустить из тюрьмы всех арестованных. А потом, когда страсти немного остынут, без огласки и шума, по одиночке изъять зачинщиков.

И как раз за минуту до телефонного звонка комиссара тюрьмы Вайцель выслушал пренеприятную нотацию от министра и получил приказ срочно явиться в Вену. Но самое досадное было то, что министр приказал Вайцелю дать распоряжение своим чиновникам не мешать прокурору восстанавливать порядок в городе.

Придя в себя после разговора с Вайцелем, комиссар тюрьмы приказал надзирателю:

— Вызвать наряд! Выпускать мальчишек! Потом начнете выпускать рабочих.

Старший надзиратель, не совсем поняв своего начальника, удивленно пялил на него глаза:

— Что смотришь, болван? Приказ прокурора! Исполнять!

Не рассчитывая на скорое освобождение, Гай наставлял Ромку:

— Ты запомнил, сынок, что написал тебе на книге Иван Сокол?

— На всю жизнь…

— Зайди к нашему другу и скажи, что я просил его быть осторожным. Передай товарищам: надо остерегаться Яна Шецкого.

Ромка удивленно посмотрел на Гая.

— Да, враги не только с оружием в руках идут против рабочих. Они одеваются в рабочую одежду, прикидываясь нашими друзьями. Этого забывать нельзя, Ромусь.

К дверям камеры подошел надзиратель, отпер дверь.

— Мальчишка, выходи! Быстрей!

Ромка медлил. Ему трудно было расставаться с Гаем, Богданом — старшими товарищами по борьбе.

Кузьма Гай наклонился к мальчику и что-то торопливо прошептал ему на ухо.

— Пани Анне? — переспросил Ромка.

— Да.

В открытую дверь камеры забежал Антек. Его лицо покрывали синяки, но глаза лучились радостью.

— Куда? Назад! — заорал на мальчонку надзиратель. А по коридору бежали еще три надзирателя. Гай обнял мальчиков. Тесным кольцом обступили их рабочие. Кто-то тихо запел:

Песню, рожденную во Львове, знали и любили рабочие. Теперь ее подхватила вся камера.

Надзиратели, не решаясь зайти в камеру, приказали мальчикам выйти в коридор.

Ромка не знал, скоро ли придется встретиться с Гаем и с этими людьми, недавно совсем чужими, а теперь близкими и дорогими, дружбой и доверием которых мальчик гордился.

Ромка запомнил их адреса. Он навестит, передаст слова привета и утешения женам и детям. Ромка и его товарищи будут помогать им, чем только смогут.

Мальчик твердо решил: он станет бесстрашным, будет так же сильно любить свой народ и бороться за его свободу, как Гай.

— Иди, сынок, иди, — сказал Гай и поцеловал Ромку в голову.

Освобожденные дети спускаются по лестнице. На нижнем этаже их встретила та же мятежная песня борьбы:

Из каждой камеры звучит грозный приговор тиранам:

В длинном коридоре, освещенном тусклыми газовыми рожками, Антек почему-то спросил:

— Ромусь, как ты думаешь, на дворе сейчас ночь?

Впереди кто-то распахнул двери. Ворвался ветерок, и перед мальчиками заголубел кусок безоблачного неба.

— Утро, — ответил Ромка, облизывая пересохшие губы и на полную грудь вдыхая свежий воздух. Он улыбнулся, впервые за все мрачные дни.

За тяжелой железной брамой тюрьмы шумела толпа.

— Сыночек, голубь, заступник мой! — первой увидела Антека мать, бросаясь навстречу.

Матери радостно обнимают сыновей, расспрашивают об отцах, мужьях…

— Не надо, мама… Чего теперь плакать? — старается успокоить свою мать Антек. Она крепко прижимает Антека к себе, точно боится, чтобы кто-нибудь не отнял его, а дрожащие губы с трудом произносят:

— Вот и ты пошел дорогой отца… И выстаивать мне, горемычной, всю жизнь под воротами криминала…

— Не будешь стоять, — шепчет мальчик. — Всему конец приходит. Жизнь тоже изменится.

Только Ромка не мог найти маму. Неужели его не встречает никто?

Пришли! Вон дедушка протискивается сквозь толпу. За ним пани Анна с черным шарфом на голове.

Старый Мартынчук не видит внука, и мальчик, устремляясь навстречу, кричит:

— Дедусь, вот я!

Траурная повязка на рукаве у деда снова напоминает Ромке о смерти отца.

— Дедусь, а где мама?

Вопрос как острый нож вонзается в сердце Остапа Мартынчука. Мужество изменяет старику, губы его дрожат, и он с мольбой смотрит на Анну.

— Пани Анна, где моя мама? — тревожно спросил Ромка.

Анна ласково привлекла к себе осиротевшего мальчика и тихо сказала:

— Теперь я буду твоей мамой, Ромцю…

Мальчик широко раскрытыми глазами посмотрел на нее, потом перевел взгляд на лицо дедушки, и все понял.

Крик боли и отчаяния не сорвался с Ромкиных уст. Он даже не заплакал. Слишком велика была утрата, слишком непосильное и тяжкое горе свалилось на него.

Анна понимала, что нет таких слов, которыми можно было бы сейчас утешить мальчика. И добрая женщина только молча гладила его светлые волосы.

Остап Мартынчук глянул на внука и заметил, что все пережитое мальчиком за последние дни оставило след на его лице: какая-то недетская суровость вытеснила озорной блеск глаз, в уголках плотно сжатых губ уже угадывалась сильная воля.

Дедушка не беспокоился за судьбу внука. Ромка не останется одиноким сиротой. У него есть верные и сильные друзья. И Остап Мартынчук не ошибался. С годами Ромке было суждено познать большую родительскую любовь Анны и Гая. Спасая Ромку, Гай заплатит своей жизнью за его свободу. Но прежде чем погибнуть, Гай воспитает приемного сына так, что его не смогли сломить ни нечеловеческие пытки в стенах тюрем и дефензивы, ни концлагерь смерти — Береза Картузская.

Но все это будет потом…

А сейчас открылись тюремные ворота, и женщины бросились навстречу освобожденным узникам.

Анна схватила Ромку за руку и побежала к воротам. И когда толпа немного рассеялась, она увидела Христину и ее детей, которые бежали навстречу Богдану Ясеню. У Богдана была перевязана голова, его поддерживали двое рабочих. В одном из них — высоком, седом, с такими родными чертами лица, Анна узнала своего мужа.

— Ярослав!

Только одному человеку мог принадлежать этот голос, и Гай, сдерживая волнение, пошел навстречу Анне так просто, словно их не разделяли долгие годы и тяжелые испытания, будто они никогда не разлучались.