— Бандит! — в бешенстве крикнул из кареты Раух.

Кучер барона набросился на Ромку и скрутил мальчику руки.

Ромка стиснул зубы. Он пытался вырваться из сильных рук кучера, но не мог. И мальчик заплакал не столько от боли, как от бессилия, позорного унижения.

Пауль в исступлении бил Ромку ногами, а гимназисты подливали масла в огонь:

— По-стрелецки! Не промахнись! Пли!

— Так ему и надо!

Выручил Ромку Иван Сокол. Он как раз возвращался из типографии, неся пачку гранок, и невольно стал свидетелем истязания мальчика. Сокол гневно схватил конюха за локоть и заставил отпустить Ромку. Обратившись к толпе, он проговорил:

— Как не стыдно, люди! На ваших глазах бьют ребенка, а вы…

Сокол обнял Ромку за плечи, погладил его по светловолосой голове, поднял с мостовой затоптанный картуз и, отряхнув, молча надел мальчику на голову.

Толпа начала расходиться. Уехала и карета барона Рауха.

Помогая Ромке собирать уголь, Сокол заметил, что человек в плаще и шляпе, следивший за ним с утра, стоит на углу улицы, делая вид, будто читает афиши на рекламной тумбе.

Сокол пытливо посмотрел в серьезные глаза Ромки и тихо сказал:

— Твой хозяин когда закрывает мастерскую?

— Как фонари на улицах зажгут.

Сокол еще раз незаметно оглянулся. «Плащ» торчал на углу. Журналист встревоженно шепнул Ромке:

— Передай Ярославу Калиновскому, чтоб дома не ночевал… Его могут арестовать…

Ромка забыл об усталости и недавней обиде. Таща возок, он изо всех сил спешил в мастерскую. Надеялся сегодня пораньше освободиться и предупредить Ярослава об опасности.

А в то время Зозуляк нервно ходил по мастерской и, энергично жестикулируя, выкрикивал:

— Завтра воскресенье, а в понедельник утром комиссар тюрьмы пришлет людей за решетками! Столько работы! Новую тюрьму строят! Два костела строят! Нет, не видать мне нового заказа с такими работниками! И куда он, ирод, запропастился с углем?

Зозуляк поднялся в свою конторку на втором этаже мастерской, но не прошло и пяти минут, как он распахнул окно и крикнул вниз:

— Не пришел?

— Нет, — качнул головой кузнец в кожаном фартуке, стоя у наковальни и покуривая. Его подручный — молодой парень — сидел на ящике и клевал носом. К стенке, недалеко от горна, где едва тлел огонь, было прислонено десятка два железных тюремных решеток.

— У-у, хвороба! — потряс кулаками Зозуляк и яростно захлопнул окно.

Когда же Ромка предстал перед разъяренным хозяином, тот не поскупился на затрещины.

— У-у, лодырь! Вымоешь пол, сложишь весь инструмент, и смотри мне, чтобы нигде и пылинки не осталось! Кончишь уборку — выкрасишь решетки! Будет тебе суббота! — многозначительно произнес Зозуляк. — Пусть твои родители знают, какое счастье они мне подсунули! Раздувай горн, лентяй!

В горне вспыхнул огонь. Отблески его освещали осунувшееся лицо Ромки. Мальчика встревожила угроза хозяина. Неужели Зозуляк опять запрет его на всю ночь в мастерской? Вполне возможно. Не зря же на Ромку искоса поглядывает кузнец и особенно подмастерье. Ведь сегодня он, Ромка, виноват, что они позже уйдут домой.

Подмастерье, переодеваясь, даже ехидно пошутил:

— Не забудь ночью крыс покормить!

В мастерской все уже было убрано, пол вымыт, и Ромка, изнемогая от усталости, заканчивал красить решетку.

— Ну, шабаш! — обратился к мальчику Зозуляк, критически оглядывая мастерскую.

Не почуяв в голосе хозяина коварства, Ромка радостно бросился за своей курткой, висящей на вешалке у слесарей. Он даже не хотел терять время на то, чтобы помыть руки, — давно стемнело, и каждая минута опоздания грозила бедой студенту Ярославу.

На бегу натягивая куртку, Ромка подлетел к двери и вдруг услышал, что со стороны улицы щелкнул замок. На какое-то мгновенье мальчик растерялся, потрясенный вероломством и подлостью хозяина. Он схватился обеими руками за ручку двери и яростно затряс ее. Дверь не поддавалась. Мальчик кинулся к окну, распахнул его и закричал:

— Пан Зозуляк! Пустите меня домой! Прошу, пусти-те-е-е!

Но Зозуляк ушел, не обращая никакого внимания на просьбу мальчика.

Ромка попробовал выбраться через окно, да, на беду, голова не просовывалась через решетку. Мальчик приуныл…

На ратуше пробило восемь. Ромка заметался по мастерской, словно львеныш в клетке. Вдруг мальчика осенила мысль выбраться по дымоходу на крышу, а потом через слуховое окно — на чердак. Дверь чердака никогда не запирается, и можно по лестнице спуститься во двор. Однако в дымоходе оказались скользкие стены, и Ромка, весь в саже, с трудом вернулся назад. Сел на ящик возле потухшего горна и в отчаянии заплакал.

В мыслях проклинал Зозуляка, грозился проломить каменюкой голову, выбить все окна в его квартире… Но от этого легче не становилось.

— Подвал! — вдруг вскочил Ромка.

Быстро раздобыл лом, поставил на пол лампу и открыл люк. Оттуда ударило сыростью и холодом. Ромка взял лампу, лопату и по деревянной лестнице боязливо начал спускаться в захламленный подвал. Споткнулся, едва не упал вместе с лампой. Но все же удержался на ногах, ухватившись за какую-то доску.

Наконец, Ромка был у цели: на окне нет решеток! Ромка быстро влез на бочку, стоявшую у стены, открыл окно, задул лампу и вылез во двор.

В тот самый вечер Гай собрался в гости к Калиновским. Студент обещал познакомить его со своей матерью.

Войдя во двор, где жили друзья, Гай неожиданно услышал вопли и плач из квартиры Богдана Ясеня. Гай приник к окну подвала и сквозь закопченное стекло увидел, как Христина, точно обезумев, избивала Михася. Мальчик кричал во все горло, остальные дети испуганно выглядывали из-под стола.

Пригнувшись, чтобы не удариться о закопченную притолоку, Гай вошел к Ясеням и увидел Христину. Обхватив голову руками, она сидела в немом отчаянии.

— Добрый вечер, Христина. А ну, айда из-под стола, котята! Чем вы свою маму разгневали?

Христина быстро овладела собой, смущенно вытерла фартуком стул.

— Пожалуйста, садитесь… — И не сдержалась, снова залилась слезами. — Взялась клеить кульки… Пани бакалейщица дала муку, чтобы клей сварить, а дети поели… Чужая мука, чу-жа-ая…

Дети с любопытством выглядывали из своего убежища, боясь попасть матери под руку.

Гай молча достал из бокового кармана пальто деньги и протянул Христине:

— Из рабочей кассы. Заплатите за комнату, детей поддержите немного. Потом постараемся еще помочь.

— Дай вам боже здоровья, — прошептала дрожащими губами Христина. Накинула старую свитку, закуталась в платок и сказала уже на пороге: — В лавочку побегу. Я мигом. Богдан сейчас вернется, пошел проводить Степана Стахура. Придет, поужинаем…

— Хорошо, я с детьми останусь.

Христина вышла. Осмелевшие малыши обступили Гая. который вынул из кармана платок и сделал зайчика.

— Зайка, зайка, ты куда? Прыг, прыг, прыг! — раскатисто смеялся Гай.

И дети, видя, как зайчик, точно живой, прыгает на ладони Гая, тоже заливались смехом.

Вернулся Богдан Ясень. С нескрываемым укором глянул на Гая. Он находился под впечатлением разговора со Стахуром, который считал Гая виновником провала забастовки пильщиков. Богдан привык доверять Стахуру, с которым более двадцати лет его связывала дружба. Он считал, что Стахур лучше разбирается в людях. Это же Степан Стахур когда-то первым разоблачил Мариана Лучевского, которому многие нефтяники безгранично доверяли. Но сейчас Ясень был до глубины души возмущен тем, что даже Стахур согласился с мнением Гая о возвращении на работу пяти пильщиков, в том числе и Богдана, которые были душой забастовки.

Пожимая руку Богдану, Гай сразу почувствовал холодок, не свойственный их отношениям. Не знал, чем его объяснить. То ли тем, что семья рабочего бедствовала, то ли сказалось влияние Стахура. До Гая дошли слухи, будто Степан в разговоре с рабочими недружелюбно отзывался о нем. Вчера Стахур сам бросил упрек Гаю: «Друже Кузьма, вы виноваты, что семьи пильщиков голодают… Я предупреждал».