Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Летчики и штурман «Голубой двойки», срочно на КП: вас вызывает по телефону командующий!

Я, не успев толком опомниться, схватил «тревожный» чемодан и бросился, к машине. Там уже поджидал меня мой старый штурман Евгений Иванович Сырица. На КП командир эскадрильи объяснил нам причину вызова. Оказывается, от командующего получено персональное задание: мой экипаж полетит сегодня на Ленинградский фронт, нужно срочно, любой ценой, уничтожить большое немецкое бензохранилище. Нечего и говорить, как мне было приятно получить такое важное задание. Тут, конечно, дело не во мне одном: в том, что мы получили в эскадрилье звание экипажа — мастера ночных ударов по врагу, заслуга, прежде всего, штурмана Сырицы, непревзойденного знатока своего дела. Да и от согласованности остальных членов экипажа зависит многое. Потому сегодня на «Голубой двойке» летел и наш бывший испытанный радист Бутенко. Задача ясна всем: нужно во что бы то ни стало, может быть, даже ценой собственной жизни выполнить приказ.

Мы вернулись на корабль, быстро подвесили десять двухсотпятидесятикилограммовых фугасок и нагрузили много мелких зажигательных бомб. Моторы опробованы, ждем только разрешения на вылет. В такие минуты у летчиков не принято разговаривать, молчаливая забота товарища, дружеские улыбки выразительнее всяких слов. Мой бывший правый летчик Дима Козырев помогает мне одеть через плечо лямки парашюта, застегнуть ремни. Бегло проверив приборы, я даю знак «убрать колодки» из-под колес, приветственно поднимаю левую руку, что для механиков означает: «Все в порядке! Внимание, начинаю двигаться вперед». Механик Шутко в ответ прикладывает руку к пилотке. «Всего доброго! Путь свободен». Самолет выруливает из своей тайной стоянки на летное поле, на старт. Вот в воздух взметнулась зеленая ракета: «Взлет!» Я даю полный газ всем четырем моторам, корабль, все убыстряя движение, бежит по аэродрому и через несколько минут отрывается от земли. Мы ложимся на боевой курс.

Линию фронта перелетели без особых затруднений. Но это еще ни о чем не говорит: самое трудное впереди, у бензохранилища немцы наверняка готовят нам «хорошую встречу», не поскупятся на прожектора и зенитные снаряды. Ну что ж, мы к этому готовы. Я прекрасно понимаю, что означают слова командующего «любой ценой». За это вражеское бензохранилище, возможно, придется всему экипажу «Голубой двойки» поплатиться жизнью. Нам известно, что цель усиленно охраняется, что над ней днем дежурят стаи истребителей, а ночью ее прикрывает целая система зенитных средств, десятки прожекторов. Не даже не это, а другое беспокоит меня сейчас. Мы, солдаты народа, коммунисты, — и не струсим перед костлявой тенью смерти, но ведь и погибнуть можно по-разному. Умереть нелепо, не успев выполнить приказ, задание Родины — дело не такое уж сложное. А нам надо во что бы то ни стало взорвать этот проклятый бензосклад. Иначе, коль останемся живы, какими глазами предстанем перед жителями города-героя, зажатого в тисках жестокой блокады? Мы ведь прекрасно понимаем, в каком аду живут сейчас ленинградцы. Фашисты хотят их задушить голодом, обстреливают из орудий и пулеметов, бомбят беспрерывно. Враг контролирует все пути к городу, там гибнут тысячи людей, а те, кто еще каким-то чудом держится на ногах, сутками остаются в цехах заводов, работая для фронта, для передовой.

…Идем на максимальной высоте, выше, как бы ни ревели моторы, нам с таким бомбовым грузом не подняться. К тому же нам надо экономить горючее, впереди нелегкий путь, цель. Ведь от того, как мы выполним задание, в какой-то степени будет зависеть положение наших войск на Ленинградском фронте: если мы взорвем бензохранилище, немецкие самолеты, танки, автомашины, все самоходные орудия под городом Ленина надолго выйдут из строя. А время на фронте — важный фактор. «Любой ценой!» — снова и снова напоминают о себе слова командующего.

Мы решили сделать два захода над целью: сначала сходу сбросить на склад половину бомб, и, если удар будет неточный, внутренне подготовили себя при втором заходе идти на таран, то есть ударить по цели своим кораблем…

Показался нужный нам район. Мысли, нервы, мускулы — все напряжено во мне как натянутая струна. Чтобы меньше был слышен шум моторов, иду со снижением. Высота уже две тысячи метров, а немцы почему-то не подают никаких признаков жизни. Проворонили нас что ли или специально молчат, выжидают? Может быть, надеются, что мы не заметим склада? Несколько раз меняю по сигналу штурмана курс, потом слышу в наушниках: «Бомбы!» И вдруг кабина озаряется ослепительным светом. Не пойму ничего. Неужели загорелся корабль?

— Что это, — кричу борттехнику, — горим?

— Да нет еще, — успокаивает он, — это склад с горючим взорвался!

У меня сразу полегчало на душе — ай да мы, попали в бензохранилище с первого захода! Кричу во весь голос:

— Нормально! Пусть себе горят на здоровье!

Но особенно радоваться было рановато, немцы теперь как с цепи сорвались, нацелили на «Голубую двойку» не меньше двадцати прожекторов, обрушили на нас море огня. Справа, слева, спереди — всюду рвались снаряды, тянулись светящиеся трассы пулеметных очередей.

Каким-то чудом вырвались мы из зенитной зоны, а уже надо возвращаться обратно, ведь на борту осталась добрая половина бомб. Конечно, боевой курс теперь легче выдержать, «дорожка» проторенная, да и светло, как днем. Но не сомневаемся: теперь-то фашисты подготовятся заранее, сделают все, чтоб не выпустить нас живыми. И действительно, гитлеровцы открыли такой ураганный огонь, что вокруг стоял, казалось, ад кромешный. Мы пробирались вперед через сплошные разрывы, ощущая острый запах гари, в любое мгновение ожидая попадания и взрыва. Но каждый, облизывая пересохшие губы, мысленно клялся выполнить свой долг до конца, как подобает солдату, коммунисту.

Вдруг что-то сильно ударило по крылу. Самолет резко качнуло влево. Мгновенно поворачиваю голову в сторону левой плоскости, но ничего подозрительного не замечаю, очевидно, это пошли вниз тяжелые фугаски. А еще через несколько секунд — толчок под самолетом от взрывной волны, новые очаги пожара на земле.

Ну, теперь можно и уходить, как можно скорей из опасной зоны. До предела увеличиваю скорость, иду со снижением. Самолет дрожит от напряжения, как будто застыл на месте или просто нам время кажется вечностью? Но вот один за другим гаснут прожекторы, отчаявшиеся нас поймать, затихают зенитки. И только зарево от пожара все еще стелется за самолетом. Кажется, что оно охватило пол земного шара.

В самые напряженнейшие минуты никто из нас не проронил ни слова, — до разговоров ли. А теперь ребята сразу ожили, заговорили, посыпались шутки. Евгений Иванович, довольный, выглянул из своей рубки, кричит мне:

— Как, красивые «игрушечки» сбросили немцам?

— «Игрушки» что надо, — в тон ему отвечаю я, — и фейерверк тоже вроде неплохой получился.

Пересекли линию фронта. Погода хорошая, самолет идет спокойно, монотонное гудение моторов невольно убаюкивает усталых, издергавшихся за ночь людей.

Мысли у всех — дома, на аэродроме, хотя до него еще лететь и лететь, и кто знает, сколько раз изменится до посадки обстановка. И потому то и дело стряхиваешь с себя расслабляющую лень, зорче вглядываешься вдаль. И лишь теперь я чувствую, что под коленом левой ноги у меня стало липко, возникла боль. «Ничего, до посадки дотянем, осталось теперь недолго, и царапина, небось, пустяковая», — успокаиваю сам себя. А у ребят уже совсем «домашнее» настроение: Сырица беспечно слушает музыку, борттехник Карев то и дело шныряет зачем-то из кабины в кабину. Потом он обращается ко мне:

— Надо левый крайний мотор выключить, текут соты радиатора, весь запас воды израсходовали. А то сожжем мотор.

— Чего ж раньше молчал?

— Не хотели беспокоить, думали, дотянем до аэродрома.

— А Киселев где? Что-то не видно его в кабине.

— Он в плоскости лежит, устраняет повреждение у левого мотора.

Ну что ж, можно и выключить, долетим как-нибудь и на трех моторах, благо погода позволяет. И добрались-таки! На аэродроме нас поджидал трактор-тягач, чтобы быстренько затащить корабль в лес, к хорошо замаскированной стоянке. Но как он взял на буксир нашу «Голубую двойку», я не видел. Едва выключив моторы, потерял сознание и очнулся уже в санчасти. Но все не верилось, что я на земле и лежу на кровати..

40
{"b":"238458","o":1}