— Капут, — с облегчением вздохнул Сытник и поторопился на помощь Тыртышному.
— Ремень мне, — попросил тот.
— Возьми, — подал Сытник. — Да вяжи покрепче.
Когда гитлеровец был связан, Сытник сказал Тыртышному, чтобы тот осмотрел танк. Григорий забрался через открытый люк в машину. Захватил две полевые сумки, пистолет и вылез обратно.
— Тряпья там полно, как в магазине.
— Мародеры.
Тыртышный взвалил на плечи «языка». Пошли туда, где ожидали их Трисбаев и Земцова.
— Тяжелый, едят его мухи, — ворчал, сгибаясь под тяжестью, Тыртышный.
Трисбаев предложил тащить «языка» вдвоем. Но Григорий развязал ноги пленному, толкнул его в спину дулом автомата, и тот зашагал сам.
— Ишь, понимает наш разговор, — гудел Тыртышный, шагая вслед за «языком».
В густой синеве блекло сияли звезды. То там, то тут слышались одиночные выстрелы.
Группу Сытника на батарее встретили с восторгом.
— Не зря сходили! Один «язык» чего стоит! — говорили бойцы.
Возбужденной и встревоженной возвратилась Лена Земцова. Перед глазами стоял изрытый холм, на котором находился командный пункт дивизиона, трупы бойцов, портсигар.
Узнав от Сытника о найденном портсигаре, Новицкий хотел было посмотреть находку, но прежде надо решить, как поступить с «языком». Позвонил в полк.
— Захватили фрица, танкист-офицер. Как быть?
— Держите под охраной, пришлем машину, — ответили из штаба.
Новицкий вызвал Земцову.
— Что за портсигар вы нашли на месте КП?
— Вот он. — И Земцова положила на стол поблескивающую вещицу.
— Да, — тихо произнес Новицкий и, подержав его в руке, отдал обратно девушке.
А Земцова ожидала случая, чтобы поговорить с командиром о задуманном деле.
— Не хочу больше быть телефонисткой, — твердо выговорила она. — Назначьте меня к орудию!
— Почему это вдруг?
— Не могу больше, не могу, — твердила она. Новицкий доказывал, что ей трудно будет у пушки, что и телефонисткой быть почетное дело. Но Земцова настаивала на своем.
Новицкий что-то обдумывал, решал. Затем сказал порывисто.
— Ну если на то пошло, то переведу…
— Наводчицей?
— Нет. Санинструктором! Санинструктора у нас нет. Погиб…
Земцова задумалась. Ей казалось, что ее место только у орудия. Не зря же она в свободное от дежурства время ходила в расчет, присматривалась, как действуют орудийные номера. Но сейчас, выслушав Новицкого, заколебалась. И после небольшой паузы ответила:
— Согласна!
— Вот и хорошо. А дел много. Раненых нужно переправлять на тот берег. Как говорят — эвакуировать. Приступайте к работе.
В подошедший газик втолкнули толстого фрица — «языка», и Сытник сопровождал его до места.
Герман, почти всю ночь не смыкавший глаз, в это время выслушивал старшего группы бойцов, которая посылалась на выручку третьей батареи.
А батарея дралась героически. После того как Егупов направил с донесением на КП полка Попову, гитлеровцы повели обстрел батареи из пулеметов. Командир единственного уцелевшего орудия сержант Хайдуров, уже дважды раненный, открыл по врагу огонь. Вражеские пулеметы затихли. Автоматчики откатились. Затем на батарее один за другим разорвались три снаряда. Зенитчики увидели на бугре пушку, которая и вела огонь. Загорелись ящики от боеприпасов, вызвав пожар.
Сержант Хайдуров направил зенитку на вражескую пушку и вынудил ее замолчать.
— Погасить пожар! — приказал Егупов бойцам, среди которых были почти одни девушки.
— Воды нет — землей забрасывайте! Да побыстрее орудуйте лопатами! — наставляла подруг Елена Арестова. В семнадцать лет училась в ФЗУ и работала на строительстве тракторного завода на Волге. На батарее среди девчат она была запевалой. Первой бросилась растаскивать горящие ящики. Полыхавшие языки пламени постепенно меркли и гасли.
Но спустя час-полтора на батарее вновь стало светло как днем: фашистский самолет повесил осветительную бомбу — «люстру», — как называли их наши бойцы. Расчет у противника был простой: зенитки начнут стрельбу — и легко будет засечь батарею. Но Егупов не поддался на эту удочку: батарея себя не выдала.
Когда рассвело, бойцы увидели на подступах к огневой позиции немало трупов гитлеровцев.
Утром фашисты снова повели атаки на огневую третьей батареи. А в это время сюда пробилась группа бойцов, присланных командиром полка.
Сюда же, к западу от Спартановки, подходили наши танки, пехота, занимали рубеж обороны. Это радовало уставших, изнуренных непрерывными боями зенитчиков. Егупову передали приказ оставить огневую. У Егупова и его бойцов совесть была чиста. Они стояли до последней возможности. Вместе с другими зенитными батареями не пустили вражеские танки в Спартановку.
8. Латошинка
На протяжении всего воскресного дня 23 августа внимание командующего корпусным районом ПВО было приковано к правому флангу боевого порядка. Две фашистские дивизии — танковая и моторизованная — двести танков и до трехсот машин с мотопехотой прорвались к северо-западным подступам Сталинграда. Противник рассчитывал с ходу ворваться в город. Но на его пути непреодолимым огненным барьером встали артиллеристы-зенитчики.
К Сталинграду подходили маршевые части и соединения. Рабочие коллективы тракторного, «Красного Октября», «Баррикад» и других заводов спешно снаряжали отряды народного ополчения, которые выходили на боевые рубежи для защиты города. Но с середины дня и до позднего вечера основной удар танков и пехоты противника приняли на себя зенитные батареи. Зенитчики стояли насмерть.
В штаб противовоздушной обороны вечером поступали донесения об итогах дневного боя. Райнин взвешивал, оценивал обстановку, принимал новые решения. Из первого сектора подполковник Герман докладывал:
— В секторе зенитчиками уничтожено сорок пять танков, тридцать самолетов, две минометные батареи, несколько сот автоматчиков противника.
— Быть начеку! — требовал Райнин. Из своего резерва он выделил Герману несколько орудий для пополнения батарей. Дал указание перебросить в первый сектор три взвода истребителей танков и зенитно-пулеметный батальон.
О напряженных боях докладывал Райнину командир полка малокалиберных зенитных пушек подполковник Ершов. Фашистские самолеты, висевшие над городом, атаковали с пикирования. И по ним-то посылали смертоносные очереди малокалиберные орудия. Немало пикировщиков вогнали в землю расчеты орудий МЗА 23 августа.
Но Ершов сообщил и тяжелую весть: танки врага прорвались к Латошинской переправе, к Волге. Оборонявшая паромную переправу батарея малокалиберных зенитных орудий лейтенанта Баскакова, как видно, погибла.
Два донесения Михаила Баскакова лежали перед командиром полка. В первом комбат двенадцатой сообщал: «Заняли противотанковую оборону. Танки находятся пятьсот метров западнее, в лощине. Ваш приказ — не допустить немцев к Волге — выполню». Спустя два часа Баскаков передал: «Вражеские танки в трехстах метрах. Что бы ни случилось, батарея будет сражаться до последней капли крови… Больше донесений не поступало. Связь прервалась.
В тяжелом положении оказалась двенадцатая батарея. Это понимали на командном пункте. Но как ей помочь?
Боец Аркадий Бондаренко, узнав о донесениях Баскакова, тут же обратился к командиру полка.
— Товарищ командир, разрешите мне сходить на двенадцатую батарею. Очень вас прошу, — просил он подполковника Ершова.
Почему же так рвался в Латошинку красноармеец Бондаренко, что так тянуло его на двенадцатую батарею?
* * *
…В жаркий июльский полдень в штаб полка МЗА прибыла группа бойцов. Они уже побывали в пороховом дыму, прошли «капитальный ремонт» в госпиталях и теперь возвращались в строй. Среди них был русоволосый боец со светло-серыми, словно выцветшими глазами, — Аркадий Бондаренко.
Ночевали новички во взводе управления. Утром, когда они подошли к умывальникам, Бондаренко по привычке сбросил гимнастерку и майку, чтобы в свое удовольствие окатить спину холодной водой. Спина была сплошь в больших и маленьких коричневых пятнах. Кто-то тут же выпалил:
