Станет ли Англия когда-нибудь островом всеобщего счастья, о котором мечтал великий гуманист, казненный в Тауэре? И когда?

Заколдованный круг

огда в ясную погоду стоишь на набережной французского города Кале, можно различить невооруженным глазом меловые скалы Дувра на противоположной, английской стороне пролива. Вид этих сверкающих на солнце меловых скал побудил римских завоевателей окрестить Британию «Альбионом» (от слова «альбус» — белый). Название «Альбион» вошло в мировую литературу.

писал поэт Батюшков.

В годы революционных бурь XVIII века злоязычные французы стали добавлять к названию «Альбион» прилагательное «коварный». Выражение «коварный Альбион» приобрело право гражданства, стало все чаще и чаще мелькать в политических речах и газетных статьях. Англичане ухмылялись: им такое наименование даже льстило. Ведь издавна считалось, что внешняя политика любого государства обязательно должна быть коварной, иначе — грош ей цена.

Английские правящие круги были всегда очень высокого мнения о своей внешней политике. В доказательство они ссылались на то, что с ее помощью приобрели огромную империю.

В разное время Англия захватила владения во всех частях света: еще не так давно они превосходили ее по территории приблизительно в 150 раз. Население Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии — так называется Англия в официальных документах — составляло лишь одиннадцатую часть населения всей Британской империи, численность которого превышала полмиллиарда человек.

Англия — морская держава. После гибели испанской «Великой армады» ни один военно-морской флот веками не мог соперничать с английским. Флот обеспечивал колониальную экспансию на всех континентах. Моря и океаны окаймлялись английскими военно-морскими базами.

Сильный флот служил в то же время гарантией неуязвимости Британских островов. В этом довелось убедиться еще Наполеону. Семь армейских корпусов, предназначенных для десанта на Британских островах, сосредоточил французский император на побережье Ла-Манша и Северного моря, — они растянулись от Бретани до Нидерландов. Лихорадочно готовил он флотилию мелких судов, рассчитывая, что при попутном ветре и под покровом тумана она сможет проскользнуть мимо вражеских кораблей. Британское морское превосходство заставило Наполеона отказаться от своего замысла.

Грубый язык корабельной артиллерии сочетался с искусным языком дипломатов. Внешняя политика правящей верхушки Англии отличалась целеустремленностью, умением плести сложные и запутанные интриги. Борьба между партиями внутри страны мало отражалась на ее внешнеполитическом курсе: его обеспечивала группа несменяемых чиновников форейн оффиса, облеченных доверием правящей верхушки.

Для беспрепятственного захвата огромных заокеанских территорий надо было нейтрализовать соперников — другие европейские державы. Форейн оффис принял на вооружение доктрину «равновесия сил». Суть ее сводилась к тому, чтобы не допускать опасного для Англии усиления любого другого государства: стоило появиться претенденту на европейскую гегемонию, как английская дипломатия принималась сколачивать против него враждебную коалицию. Так Англия блокировалась с Францией и Турцией перед Крымской войной, поддерживала Германию против Франции и России во второй половине прошлого века, Францию и Россию — против Германии в начале века нынешнего.

Но доктрина «равновесия сил» — прямая противоположность всякой организации безопасности. Под знаком этой доктрины английская дипломатия противопоставляла друг другу державы, ссорила и сталкивала их между собой. В конечном счете такая дипломатия вела к войне, в которую оказывалась вовлеченной сама Англия, хотя ее руководители видели свою задачу прежде всего в том, чтобы воевать чужими руками.

Не мудрено, что противники Англии обвиняли ее в коварстве.

После Октябрьской революции свое умение плести интриги, создавать коалиции форейн оффис обратил против молодой Страны Советов. Лишь когда правящие круги Англии убедились в провале интервенции, они перешли на более реалистические позиции. 16 марта 1921 года английское правительство заключило с Советской Россией политический и экономический договор, а 2 февраля 1924 года официально признало Союз Советских Социалистических Республик. Такой курс проводился, однако, далеко не последовательно.

Моим сверстникам памятен пресловутый ультиматум лорда Керзона, английского министра иностранных дел, вызвавший взрыв негодования в Советской стране. Мы шагали тогда в колоннах демонстрантов по Красной площади с задорной песней:

Позже была пущена в ход неуклюжая фальшивка — так называемое «письмо Коминтерна». По личному распоряжению министра внутренних дел, полиция совершила налет на помещение англо-советского акционерного общества «Аркос»; хотя налет не дал никаких результатов, английское правительство порвало в мае 1927 года дипломатические отношения с Советским Союзом. Жизнь, однако, брала свое, и два с половиной года спустя Англия, ничего не добившись, вынуждена была их восстановить.

Во время моего пребывания в Лондоне в 1932–1933 годах, англо-советские отношения не переставало лихорадить. По мере сил мутила воду и российская белая эмиграция.

В Лондоне еще прозябало тогда на неофициальном положении царское консульство, вокруг которого группировались фабриканты, помещики и их прихвостни, вышвырнутые из России революцией. Для них — как для французской эмиграции конца XVIII века или для кубинских контрреволюционеров в наши дни — заговоры против собственного народа стали единственным смыслом существования. Правда, в Лондоне русских белоэмигрантов было не так уж много: большинство из них осело поближе от наших границ — в Стамбуле и на Балканах, в Варшаве и Праге, в Берлине и Париже, а на Дальнем Востоке — в Харбине и Шанхае. Через Ла-Манш или через Атлантику перебирались лишь те, кто был побогаче. Но именно эти люди обладали связями в высшем свете, к ним прислушивались в правительственных и парламентских кругах, тем более что они твердили то, чего там страстно хотели услышать: советская власть дышит на ладан, по дунь — и не станет ее!

Консервативная партия имела тогда собственный англо-русский парламентский комитет; он действовал в контакте с белоэмигрантами. Заигрывали консерваторы и с украинскими националистами — их главарем в Лондоне считался полковник Коновалец, который выпускал бездарный ежемесячный журнал на английском языке «Инвестигейтор». Все эти «эксперты» по «русскому вопросу» кормились вокруг секретных фондов разведки и личной кассы нефтяного короля сэра Генри Детердинга.

Моя первая корреспонденция из Лондона, напечатанная в «Правде» в июле 1932 года, как раз и была посвящена очередному сборищу главарей русской белой эмиграции в Англии. Вскоре после моего приезда репортер одной из консервативных газет сообщил мне, что предстоит такое сборище; я уговорил его отправиться туда вместе со мной. Заседание происходило в особняке бывшего посла Саблина; хозяин дома собственной персоной встречал гостей у входа. Мой спутник — детина огромного роста с военной выправкой — бросил загадочную фразу: «Вы прислали нам приглашение…» Не знаю, за кого Саблин нас принял; он молча поклонился и жестом пригласил нас проследовать в зал. Как мы и рассчитывали, приглашений было разослано больше, чем явилось желающих участвовать в заседании; приглашались, вероятно, и «рыцари плаща и кинжала», которые «фигуры не имеют» и предпочитают, чтобы не устанавливали их личности…