Робеспьера такое положение вещей вполне устраивало. Он сохранял нейтралитет и наблюдал. Как бы ни опьяняло его растущее могущество, он сознавал, что путь к единоличной диктатуре будет непростым. Впрочем, он был согласен и на триумвират, в котором правил бы совместно со своими прислужниками Сен-Жюстом и Кутоном. А потому соперничество Эбера и Дантона, его собственных соперников, было ему на руку. Пускай один из них разделается с другим, а уж с уцелевшим Робеспьер справится сам, когда понадобится.

Де Бац тоже наблюдал и выжидал. Сначала, поняв, что красноречие Сен-Жюста, скорее всего, утихомирит разгоревшиеся страсти, барон испытал острое разочарование. Но постепенно Андре-Луи зарядил его своей неизменной уверенностью в конечном успехе. То, что удалось сделать однажды, всегда можно повторить.

— В следующий раз, — заверил его Андре-Луи, — они уже не оправятся. Общественное доверие не вынесет второго такого удара и рухнет окончательно. Поверь мне на слово.

— Этому я могу поверить, но я не вижу новой благоприятной возможности.

— Возможность подворачивается тому, кто её ищет. Именно этим я и занимаюсь. Схватка между Дантоном и Эбером способна многое вытащить на свет божий. Я действую заодно с Демуленом в поддержку Дантона, так что нахожусь в самом центре событий.

Проникнувшись уверенностью друга, де Бац запасся терпением и засучив рукава взялся за работу. Его лжепатриоты снова смешались с толпой и при каждом удобном случае настраивали граждан против Эбера. Памфлетисты трудились не покладая перьев. Андре-Луи, сотрудничавший со «Старым Кордельером», исписывал пачки бумаги, всячески помогая Демулену. Молодые люди нашли друг в друге родственные души, и совместная деятельность ещё усиливала взаимную привязанность. Это сотрудничество приносило Андре-Луи удовлетворение, тем большее, что Демулен не предназначался заговорщиками в жертву.

Между тем беспокойный ум Андре-Луи постоянно измысливал пути решения ещё одной проблемы: поисков уязвимого места в основании Горы. Демулен, союзник Дантона, тоже готовил почву на будущее. Он не забывал, что Дантону, когда тот избавится от Эбера, предстоит схватиться с Робеспьером. В ходе подготовки к предстоящей борьбе Демулен сделал несколько выпадов против Сен-Жюста. Выпады носили несколько шуточный характер и имели целью лишь вызвать смех в адрес последнего, но одна из этих острот уязвила самолюбие молодого депутата, и он не сдержался, высказав в ответ замечание, весьма напоминавшее плохо завуалированную угрозу.

«Он считает свою голову, — писал Демулен, — краеугольным камнем Республики и носит её на плечах, словно святые дары».

Несколько дней спустя, ранним ноябрьским утром Демулен ворвался к Андре-Луи в крайнем возбуждении. Взгляд его светлых глаз казался диким, каштановые волосы растрепались, одежда была в беспорядке. О необычном волнении свидетельствовало и усилившееся заикание.

— Этот Сен-Жюст относится к себе чересчур серьёзно! Строит из себя кого-то, нечто среднее между Брутом и святым Алоизием Гонзагой. Но я бы сказал, в нём куда больше от Кассия.

— И ты воображаешь, что сообщил мне новость? — спросил Андре-Луи, удивлённый этой вспышкой обычно довольно спокойного Демулена.

Он встал из-за стола, прошёл к камину и бросил в угасающее пламя несколько еловых шишек. На улице стоял туман, утро было сырое и холодное.

— Ах, но тебе известно, что он заявил? Что пока я пишу, будто бы он носит голову, словно святые дары, он тем временем проследит, чтобы я носил свою подобно святому Дени. Что ты об этом думаешь?

Намёк на обезглавленного святого был предельно прозрачен.

— Хорошенькая острота!

— Хорошенькая. От неё пахнет кровью. Он собирается меня гильотинировать, так, что ли? Лишить меня головы в наказание за безобидную шутку? Раз он смеет так открыто угрожать за такую малость, то, похоже, собственную голову он уже потерял. Пока — в переносном смысле, а там кто знает.

— Да уж, довольно неблагоразумно с его стороны, — мрачно согласился Андре-Луи.

— Гораздо более неблагоразумно, чем он полагает и чем вы подозреваете, мой друг. Я не из тех, кто поджимает хвост, услышав угрозу. Если это объявление войны, я готов. — Демулен вытащил из-за пазухи бумагу. — Вот: весьма своевременный подарок судьбы, прочти. Мы сорвём маску с этого лицемера. Посмотрим тогда, как у него получится и дальше строить из себя святого Алоизия.

Бумага оказалась письмом от некоего Торина из Блеранкура. Оно было пропитано горечью и злобой против Сен-Жюста, которого автор, явно с недобрым умыслом, величал «бывшим шевалье де Сен-Жюстом». Торин обвинял Сен-Жюста в том, что тот соблазнил его молодую жену, увёз её в Париж и сделал своей тайной любовницей. И это в то время, когда всему свету известно, что Сен-Жюст обручён с сестрой депутата Леба.

«Он истинный отпрыск своего распутного аристократического рода, — писал негодующий муж. — Бывший шевалье Сен-Жюст, который ратует в Париже за преобразования, следовало бы начать с преобразования себя. Он вор и подлец, и я в состоянии это доказать. Мне говорили, что в Конвенте он выступает за чистоту как в общественной, так и в частной жизни. Пусть ему предъявят его собственные требования. Пусть подвергнут его очищению. Гильотина — великое национальное чистилище».

К вышесказанному автор письма присовокупил, что обращается к Демулену, поскольку по некоторым фразам «Старого Кордельера» сделал вывод о проницательности редактора, который, похоже, заподозрил, какова истинная сущность этого развратного лицемера. Он, Торин, желает не столько отомстить за нанесённое оскорбление, сколько защитить несчастную женщину, которую Сен-Жюст, несомненно, вышвырнет умирать на улицу.

Андре-Луи подавил глубокий вздох. Письмо пришло столь своевременно, что он никак не мог поверить несказанной удаче. Если изложенные в нём факты подтвердятся, Сен-Жюсту придёт конец. Вот оно, уязвимое место, которое искал Андре-Луи.

При обычных обстоятельствах, несмотря на воспеваемое в последнее время депутатами целомудрие, того, кто увёл жену, вряд ли стали бы сильно осуждать. Но, учитывая помолвку Сен-Жюста с сестрой Леба, такой поступок выглядел чудовищным. Помолвка не давала возможности сделать скидку на искреннюю любовь к госпоже Торин. Несчастная женщина представала жертвой беззастенчивой похоти.

Капитал, который можно было извлечь из письма, не поддавался подсчёту. После аферы с Индской компанией, коснись скандал любого члена Горы, он мог быть огромным. Но, разразившись вокруг Сен-Жюста, народного кумира, первого помощника Робеспьера, человека, разоблачившего Шабо и восстановившего доверие к своей партии, имел бы совершенно непредсказуемые последствия. Письмо действительно было подарком судьбы, превосходящим самые смелые надежды, питаемые Андре-Луи.

Но торопиться было ни к чему. Пускай сначала Дантон отправит Эбера и его сторонников дорогой жирондистов, а уж потом, когда расчистится арена неизбежной заключительной схватки между Дантоном и Робеспьером, придёт время нанести удар, от которого Робеспьер со своими приверженцами, а с ними и сама революция, уже не оправятся.

Андре-Луи вернул письмо Демулену.

— Да, — проговорил он задумчиво, — если вы будете действовать осторожно, он — ваш. Неплох оборот «бывший шевалье де Сен-Жюст». Возьмите его на вооружение, вскоре он может вам пригодиться. Он разворошит целый клубок предубеждений, гнездящихся в глубинах патриотически настроенных умов. Да и «истинный отпрыск развратного аристократического рода» — тоже неплохо. Я это запомню. Кажется, этот Торин неглупый парень. Надо бы отправить за ним кого-нибудь — он должен быть под рукой, когда придёт время. Возможно, ему известно что-то ещё. Помните, он называет Сен-Жюста вором и негодяем? Может, он намекает на кражу не только жены? Не теряйте времени, Камиль, но соблюдайте осторожность.

Демулен последовал всем советам Моро, кроме соблюдения осторожности. Ей он так и не сумел научиться. Он позволял себе говорить почти в открытую, забывая, что Сен-Жюст — по-прежнему кумир толпы. А после низвержения Шабо — даже больше, чем кумир. Плохо завуалированные намёки журналиста передали Сен-Жюсту, и тот, очевидно, их понял. Десять дней спустя Демулен снова пришёл к Андре-Луи, но на этот раз в подавленном состоянии.