— Кого это вы привели?
— Но я как раз об этом рассказываю, гражданин председатель. Это один из тех людей, которые помогли бежать проклятому аристократу де Бацу. Он имел наглость объявить себя агентом комитета общественной безопасности. — И Симон приступил к рассказу о стычке на улице Шарло. Но когда он закончил, никакого панегирика его заслугам не последовало. Более того, он не дождался ни единого слова благодарности.
Вместо этого председатель по-прежнему бесстрастно задал Симону вопрос, от которого пульс Андре-Луи участился ещё больше.
— Вы сказали, что этот человек объявил себя агентом Комитета Общественной Безопасности. Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что это не так?
У гражданина Симона отвисла челюсть. Открытый рот и выпученные глаза придавали ему необыкновенно дурацкий вид. Президент холодно повторил свой вопрос.
— Какие шаги вы предприняли, чтобы убедиться, что гражданин Моро не является одним из наших агентов?
Изумление ревностного патриота достигло апогея.
— Вам известно его имя, гражданин председатель?
— Отвечайте на вопрос.
— Но… Но… — Гражданин Симон был ошеломлён. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то чудовищная ошибка. Он запнулся, помолчал, потом бросился защищаться. — Но по моим сведениям этот человек — неизменный помощник ci-devant барона де Баца, которого, как я уже вам сказал, я захватил врасплох во время попытки проникнуть в Тампль.
— Я спросил вас не об этом. — Голос Шапелье звучал теперь ещё более строго. — Вам известно, гражданин, что вы не производите на меня благоприятного впечатления? У меня весьма невысокое мнение о людях, которые не умеют отвечать на вопросы. По моему убеждению им чего-то недостаёт — либо сообразительности, либо честности.
— Но, гражданин председатель…
— Молчать! Вы немедленно удалитесь и будете ждать в приёмной, пока я за вами пошлю. Своих людей заберите с собой. Гражданин Моро, вы останетесь. — И звякнул в колокольчик, призывая секретаря.
Безобразные губы Симона злобно скривились. Но он не посмел воспротивиться столь определённому приказу, исходящему от деспота, который получил полномочия от новоявленной святой троицы — Свободы, Равенства, Братства.
Появился секретарь, и позеленевший от злости и разочарования Симон вышел из комнаты в сопровождении своих гвардейцев. Высокая дверь закрылась, и Андре-Луи остался с Ле Шапелье наедине.
Несколько секунд депутат мрачно разглядывал арестанта. Потом его тонкие губы раздвинулись в улыбку.
— Мне сообщили, что ты в Париже, несколько дней назад. Я всё гадал, когда ты сподобишься нанести мне визит вежливости.
Андре-Луи ответил на колкость колкостью.
— Не обвиняй меня в невежливости, Изаак. Я боялся навязывать своё присутствие столь занятому человеку.
— Понимаю. Ну, что ж, вот ты и здесь, в конце концов.
Они продолжали в упор разглядывать друг друга. Андре-Луи находил ситуацию почти забавной, но не очень обнадёживающей.
— Скажи мне, — заговорил после паузы Ле Шапелье. — Что связывает тебя с этим де Бацем?
— Он мой друг.
— Не очень желательный друг в наши дни, особенно для человека с твоей биографией.
— Принимая во внимание мою биографию, возможно, это я не слишком желательный для него друг.
— Возможно. Но меня заботишь ты, особенно теперь, когда ты так некстати позволил себя схватить.
— Я ценю твою заботу, дорогой Изаак. Не знаю, поверишь ли ты, но мне очень жаль, что я стал причиной твоих затруднений.
Близорукие глаза президента мрачно изучали стоящего перед ним собеседника.
— Для меня не составляет никакого труда поверить этому. Кажется, судьба преисполнена решимости сталкивать нас всякий раз, когда мы стремимся двигаться в противоположных направлениях. Скажи мне честно, Андре — сколько правды в рассказе этого олуха о ночной авантюре в Тампле?
— Откуда мне знать? Если ты склонен верить нелепой байке безмозглого пса, который привёл меня сюда…
— Трудность в том, что не поверить его истории невозможно. А нам бы этого очень хотелось; не только мне лично, но и моим коллегам по Комитету Общественной Безопасности. Твой арест так некстати подтверждает его рассказ. Ты ужасно несвоевременно попался, Андре.
— Прими мои извинения, Изаак.
— Конечно, я мог бы без шума тебя гильотинировать.
— Если это неизбежно, то я бы предпочёл, чтобы шума было как можно меньше. Никогда не любил публичных зрелищ.
— К несчастью, я в долгу перед тобой.
— Мой дорогой Изаак! Какие счёты могут быть между друзьями?
— Ты способен говорить серьёзно?
— Если ты сможешь убедить меня, что знаешь человека, чьё положение серьёзнее моего, я буду безмерно удивлён.
Ле Шапелье нетерпеливо махнул рукой.
— Не притворяйся, будто ты всерьёз предполагаешь, что я не хочу тебе помочь.
— Я заметил в твоём поведении кое-какие намёки на желание помочь, за что очень тебе признателен. Но твоя власть должна иметь какие-то границы в государстве, где каждый оборванец может диктовать свои условия министру.
— В один прекрасный день, Скарамуш, ты поплатишься головой за очередную остроумную реплику. Но пока тебе везёт больше, чем ты себе представляешь. Возможно, даже больше, чем ты заслуживаешь. Дело не только в том, что случай распорядился, чтобы тебя привели ко мне, а не на заседание Комитета. Вся сложившаяся обстановка требует, чтобы история Симона не получила огласки. Если ты со своими друзьями пытался спасти бывшую королеву, вы напрасно рисковали головами. Открою тебе один секрет. В Вене успешно продвигаются переговоры о её освобождении в обмен на выдачу Бурнонвилля и других депутатов, которые сейчас находятся в руках австрийцев. Если станет известно, что была предпринята попытка вызволить королеву, население может взбунтоваться и воспротивиться желательным политическим мерам. От байки о попытке проникнуть в Тампль мы могли бы просто отмахнуться. Но твой арест осложняет дело. Если ты предстанешь перед судом, может всплыть много неудобных подробностей.
— Я просто в отчаяньи, что подвернулся тебе так некстати.
Ле Шапелье пропустил эту реплику мимо ушей.
— С другой стороны, если я отпущу тебя на свободу, этот субъект, Симон, начнёт мутить воду и объявит, что все мы куплены Питтом и Кобургом.
— Мой бедный Изаак! Ты оказался между Сциллой и Харибдой. Твои трудности вызывают у меня сострадание, которое я собирался приберечь для себя.
— Дьявол тебя побери, Андре! — Ле Шапелье треснул по столу ладонью. — Может быть, ты прекратишь паясничать и скажешь, что я должен делать? — Он встал. — Тут всё совсем непросто. В конце концов, я — не Комитет, мне придётся представить какой-то отчёт своим коллегам. На каком основании я могу тебя отпустить?
Он подошёл к Андре-Луи и положил ему руку на плечо.
— Я сделаю что угодно, лишь бы спасти тебя. Но мне не хотелось бы подняться вместо тебя на эшафот.
— Мой дорогой Изаак! — На этот раз в тоне Андре-Луи не было насмешки. — Не очень-то ты лесного обо мне мнения, раз тебя это удивляет. Я ещё не позабыл о случае в Кобленце.
— Здесь не может быть никаких параллелей.
— В Кобленце меня ни с кем не связывал долг, следовательно, мне ничто не мешало помочь тебе. Ты же, к несчастью, лицо официальное, и долг перед теми, кто облёк тебя властью, едва ли…
— Долг! Ха! — перебил его Ле Шапелье. — Моё чувство долга изрядно истончилось, Андре. Наша революция сделала полный круг. Из тех, кто стоял у истоков, почти никого не осталось. Меня запросто могли смести вместе с жирондистами — последними сторонниками порядка.
Андре-Луи решил, что получил объяснение тому напряжённому, затравленному взгляду, который так поразил его в первое мгновение встречи с Ле Шапелье. Его старый друг совершенно извёлся, будучи во власти страхов и дурных предчувствий, иначе он никогда бы не позволил себе таких выражений.
Ле Шапелье убрал руку с плеча Андре-Луи и прошёлся до стола и обратно. Его подбородок зарылся в шейный платок, на бледном лбу собрались тяжёлые складки. Вдруг он резко остановился и спросил:
