Таким образом в конце правления императора Мануила Византия сделала попытку избавиться от экономических пут, которые были возложены на нее в тяжелые времена императором Алексеем. Венеция почти на 20 лет оказалась отрезанной от византийского рынка, и понятно то упорство, с каким она добивалась восстановления своих прежних позиций на территории империи. Позиции эти были взяты Венецией в годы тяжких испытаний, которые переживала империя в конце XI в.; — они теперь и возвращены могли быть только при аналогичных условиях. Эти условия как раз и возникли через 100 лет, после того, как император даровал Венеции свой знаменитый хрисовул.

После смерти Мануила в Византии опять наступил период смут и дворцовых переворотов. Мануил оставил после себя малолетнего сына Алексея, который и был провозглашен императором под именем Алексея II. За малолетством императора регентство осуществляла его мать Мария Антиохийская, сблизившаяся с протосевастом Алексеем Комнином. В первом же году правления регентши была сделана попытка захватить власть со стороны дочери Мануила от первого брака и ее мужа кесаря Райнерио. Попытка эта кончилась неудачей, но она была повторена весной следующего 1182 г. Андроником Комнином, двоюродным братом императора Мануила.

Кратковременное правление Андроника I было чрезвычайно бурным. Началось оно с кровавого погрома латинян в 1182 г. и через три года закончилось в буре восстания константинопольской черни, поднятой аристократами. За эти три неполных года в Константинополе свирепствовал террор, направленный императором против всегда склонных к мятежу феодальных аристократических фамилий, а перед империей еще раз возникла страшная опасность со стороны южной Италии. Вот этими затруднениями многовековой империи и воспользовались венецианцы, для того чтобы вновь обрести потерянный в пределах Романии торговый рай.

Надежда вернуть прежние позиции в пределах Византии появилась в Венеции несомненно тотчас же после смерти императора Мануила. Беспринципное правительство Марии и протосевастра Алексея, сразу же оказавшееся в довольно затруднительном положении, не могло быть таким несговорчивым, каким оказался под конец своего царствования Мануил. Это доказывается хотя бы тем только что приведенным фактом, что в Венеции в 1181 г. заключались сделки, учитывавшие возможность заключения мира с Византией в недалеком будущем. Вероятно это бы и случилось, если бы Мария и протосеваст не были вскоре низложены. Именно по этой причине, надо полагать, заключение мира было отсрочено еще на некоторое время.

Переворот 1182 г. сопровождался страшной Константинопольской баней, когда латиняне подверглись в столице беспощадному истреблению. Движение это было результатом ненависти, которую уже давно возбуждали к себе многочисленные представители италийских торговых республик, жестоко конкурировавшие на базе своих привилегий с местными купцами и ремесленниками. В момент исчезновения власти, во время переворота, это негодование против привилегированных иноземцев легко переросло в кровавую расправу с ними столичной толпы.

Вопреки общепринятому мнению, мы полагаем, что венецианцы во время этих событий или вовсе не пострадали, что всего вероятнее, или пострадали из них отдельные немногие лица, хотя без сомнения для греков венецианцы были наиболее ненавистными, как наиболее привилегированные из всех латинян. Такой взгляд логически вытекает из того факта, что мирные связи между Венецией и Византией восстановлены не были и, конечно, сколь-нибудь значительного количества венецианских купцов и резидентов в роковые дни 1182 г. в Константинополе быть не могло, если не считать тех, что все еще томились в тюрьмах. Неподатливость императора Мануила да тюрьмы «спасли» тогда сынов св. Марка от кровавой расправы.

Этим легко объясняется то «странное» обстоятельство, что венецианские источники ничего не знают об этих событиях. Венецианцы редко следовали христианской заповеди о прощении обид и никогда не прощали материального ущерба, между тем в данном случае их бытописатели не говорят ни о том, ни о другом.[1249] Невенецианские источники по истории этих событий — Никита, Вильгельм Тирский, Евстрафий Солунский — говорят только вообще о латинянах. Нам кажется, однако, что у одного из них, именно Евстрафия, можно найти косвенное подтверждение правильности постановки нами этого вопроса. Евстафий Солунский в своем известном сочинении «О взятии Солуни», раскрывая понятие «латиняне», которым он оперировал, описывая злоключения их в момент прихода Андроника к власти, называет среди пострадавших людей из Пизы, Генуи, Тосканы, Ломбардии, но совершенно не упоминает венецианцев.[1250] Вряд ли это обстоятельство можно объяснить забвением, — это невероятно при тех чувствах, которые писал Евстафий по отношению к «земноводной змее, болотной лягушке, морским разбойникам с Адриатики», как он аттестует сынов св. Марка в своей речи по поводу освобождения Анконы.[1251]

Из всего этого следует тот вывод, что взаимоотношения Венеции и Византии не были омрачены событиями 1182 г., и венецианцы могли спокойно продолжать уже начатые, вероятно, до переворота переговоры о восстановлении мира. Если все-таки венецианские источники относятся к Андронику отрицательно, то это легко объясняется классовыми симпатиями их авторов: аристократически настроенные венецианские анналисты не могли быть довольны антифеодальной политикой Андроника. Но внутренняя политика Византии интересовала венецианское правительство гораздо менее чем проблема восстановления прежних отношений с империей и возмещения убытков, причиненных венецианским купцам в 1171 г. Начатые переговоры успешно продолжались и закончились уже известным нам по венецианским источникам соглашением, в силу которого Андроник освободил посаженных Мануилом в тюрьмы венецианских купцов и обещал возместить причиненные им убытки. В нашем распоряжении имеются бесспорные доказательства того, что это обещание не только было дано Андроником, но и начало им выполняться. Это видно из частных грамот от конца 1185 г. В грамоте от ноября этого года мы читаем: «Андроник, император Константинопольский, в возмещение убытков, которые были в свое время (tunc temporis) причинены венецианцам, прислал в Венецию через наших послов столько золотых перперов, что по определению наших экспертов (secundum quod nostri examinatores existimaverunt) за каждый перпер потерь причитается половина золотого карата и половина венецианского денария», т. е. около 2,5 %.[1252] Грамота от декабря того же года гласит: «В возмещение этих потерь Андроник, император Константинопольский, переслал в Венецию через послов дожа 100 фунтов перперов. Отсюда следует, что каждому за свои потери по расчету, сделанному экспертами (facta ratione per prudentes viros), которым было поручено это дело, причитается половина карата и половина венецианского денария за перпер».[1253]

Едва ли можно сомневаться в том, что тогда же были восстановлены и прежние привилегии венецианцев в пределах империи. Дандоло не говорит нам об этом прямо, но для венецианских политиков того времени мир с Византией и пользование на ее территории торговыми привилегиями были понятиями равнозначащими. Возможно, что в связи с этой венецианской политикой Андроника находится и его категорическое запрещение пользоваться на территории империи «береговым правом», против которого всегда и всюду боролись венецианцы.

Все это убедительно свидетельствует о том, что у Венеции не было оснований быть недовольной политикой Андроника.[1254] «Националист», каким этот император рисуется нередко в сочинениях новейших историков, оказался гораздо более благосклонным к знаменитой торговой республике на лагунах, чем «западник» Мануил. Ни на чем не основанной выдумкой является обвинение Венеции в участии в разбойном нападении на Византию совместно с королем сицилийским в 1185 г.[1255]; но справедливо, что в этом столкновении, оказавшимся для Андроника роковым, республика св. Марка сохраняла строгий нейтралитет и не пришла на помощь базилевсу: у нее не было побудительных причин вмешиваться в это дело, пока оно не приняло опасного для адриатической политики Венеции оборота, а море к югу от Дубровника, по договору от 1175 г. с сицилийским королем, лежало в сфере политических интересов последнего.