Для того, чтобы центральная власть могла осуществлять ту тройную задачу, которая делала ее наличие в дукате необходимой, было важно, при отсутствии единства в рядах знати, чтобы эта власть была достаточно обширной. Такой мы ее и видим в рассматриваемое время. Все население дуката приносит присягу на имя дожа, не исключая и самого патриарха. Дож председательствует в курии и народном собрании, сносится с иностранными государствами, командует на войне, влияет на назначение духовных лиц, и сам патриарх инвестируется им прежде, чем получить от папы паллий, ведает доходами и расходами государства, отправляет послов и назначает должных лиц. Он носит титул: «божией милостью дожа Венеции», просто «дожа Венеции» или «дожа венецианцев». С внешней стороны объем власти дожа в IX и X вв. представляется настолько обширным, что историки Венеции нередко считают ее государственное устройство этого времени монархическим.[770] Это, конечно, — крайность. Другой крайностью можно назвать утверждение, что Венеция была первоначально демократической республикой.[771] Выборный характер власти дожей, широкое участие знати как в выборах, так и в делах текущего управления, постоянная угроза вооруженного бунта со стороны знатных фамилий делали этот «монархизм» призрачным. Еще меньше оснований говорить о «демократизме» венецианского государственного устройства этого времени, — демос не был на лагунах активной политической силой уже с того времени, когда здесь появились первые «трибунские» фамилии в своих укрепленных жилищах. Венеция не могла не сделаться аристократической, поскольку она становилась феодальной, поскольку от феодальной знати, в первую очередь, зависело положение главы государства, дожа.

Победа над сепаратистскими устремлениями местных феодалов, пожизненность полномочий, довольно значительные доходы с патримониальных владений дожей, значительные денежные доходы, стекавшиеся в кассу главы государства (camera ducis, camera palatii), пример континента, где утверждались многочисленные феодальные династии, должны были подсказать наиболее честолюбивым представителям высшей власти в республике мысль о превращении ее в наследственную. Монархические тенденции дожей выразились в стремлении обеспечить догат за своими сыновьями, назначая одного из них в качестве соправителя. Первый случай такой попытки относится еще ко второй половине VIII в., когда дож Мавриций Гальбайо назначил себе соправителя.[772] Эта попытка возобновлялась потом много раз и обычно лишь с частичным успехом. В конце X в. так же поступает и знаменитый Пьетро Орсеоло II, который назначил себе в качестве соправителя сначала своего старшего сына Джиованни, а позднее, когда тот умер от посетившей Венецию чумы[773], выдвинул на этот пост своего младшего сына Оттона, который и стал дожем после смерти своего отца. Мы уже говорили выше, что фамилии Орсеоло не удалось превратить аристократической республики в монархию, как это не удавалось ранее Кандиано и другим аристократическим домам дуката.

Таким образом, сначала с центром в Гераклее, потом с 756 г. — на Маломокко и, наконец, с 811 г. на Риальто, сложилось небольшое государство, феодальное по своей социально-экономической природе, но с большим влиянием широких торговых интересов, придававших специфический характер его социальной природе и способствовавших его политической централизации. Венеция сделалась прочным политическим организмом, сильным постепенно сложившимся единством своей экономики и связанным с этим единством правящего класса.

Со времени императора Юстиниана «морская» Венеция входила в состав Восточной империи. Этим в значительной степени и определяется ее международное положение в течение первых столетий ее истории. С другой стороны, возникновение в самом конце VIII в. Западной империи и некоторое ее усиление в X в. создали в Италии условия, с которыми Венеция не могла не считаться. Проблемы взаимоотношений Венеции с обеими империями являются, поэтому важнейшими проблемами международного положения Венеции в рассматриваемое время. Однако политическая слабость той или другой империй ставила перед Венецией дополнительные внешнеполитические вопросы, разрешение которых через императоров Востока и Запада редко вело к устойчивым результатам, — отсюда необходимость для республики на лагунах определять свои взаимоотношения с ближайшими соседями на континенте путем непосредственного с ними дипломатического контакта. Здесь мы имеем в виду, в первую очередь, города италийского континента, соседние с Венецией.

Взаимоотношения Венеции с Византией в первые века республики несколько раз были предметом специального изучения.[774] Основной вывод, к которому удалось придти, заключается в том, что византийское верховенство над «морской» Венецией первоначально, в VI и VII вв., могло быть вполне реальным и лишь постепенно слабело, превратившись в IX и X вв. в номинальное, а потом и формально прекратилось.[775] Причины этого процесса очевидны, если мы не будем даже касаться внутренних затруднений, которые приходилось испытывать в разное время императорам Востока. Это прежде всего, удар, нанесенный лангобардами Византийскому государству в Италии в VI в., затем возникновение в VII в. славянского барьера на Балканском полуострове, отделившего северную Адриатику от центральных областей Византии, и, наконец, арабская опасность. С другой стороны, и сама республика на лагунах, первоначально слабая, нуждавшаяся в помощи извне, постепенно крепла, усиливалась, пока не превратилась первоначально в самостоятельную, а позднее и во враждебную по отношению к своей покровительнице силу.

В VI в., когда на лагунах только нарождалась самостоятельная политическая жизнь, население территории дуката сильно нуждалось в византийской помощи против лангобардов. Внешним выражением признательности за эту помощь до известной степени может служить факт переименования Мелидиссы в начале VII в. в Гераклею в честь императора Ираклия.[776] Византийский флот и Византийский гарнизон находились в этом веке в Градо.[777] Территория дуката составляла в это время одно административное целое с Истрией, но в самом конце VII в., по традиции в 697 г., Венеция обособляется от Истрии в самостоятельный, зависевший от Византии дукат. Однако именно с этого времени начинается упадок византийского влияния на лагунах.

Укрепление славян на Балканах, обострение борьбы против арабов, иконоборческое движение внутри страны ослабили позиции Византии в Адриатике, а постепенное упрочение государственного единства «морской» Венеции делало для нее византийскую помощь и менее ценной и менее необходимой. Однако в это же время усиливает свое действие и причина, действовавшая в противоположном направлении и привязывавшая молодую республику к Византии, — это возросшее значение морской торговли, экономических связей с Востоком, осуществлявшихся в значительной степени через византийское посредство. Дружественно — почтительные связи с Восточной столицей в это время сохраняются, но совершенно невероятно, чтобы дож тогда был простым ставленником базилевсов, как это часто высказывалось буржуазными историками Венеции. Эту мысль мы встречаем у Гфререра[778], Шмейдлера[779], Кречмайра[780], и особенно у первого, который находит возможным ставить «вопрос о роли Византии в тех переворотах, которыми так богата история первых дожей, и считает возможным говорить о согласии и даже некотором потворстве Византии династическим тенденциям дожей IX и X вв.»[781] Разумеется, в пользу таких соображений ни Гфререр, ни другие авторы не в состоянии привести никаких доказательств. В общем нам кажется гораздо более близким к истине мнение Романина, который характеризует отношение Византии и Венеции, как «покровительство, с одной стороны, и почтительности, но не подчиненности — с другой».[782]