Мнение Гфререра о торговле Венеции в X в., как о торговле «мировой», может быть и является преувеличенным[717], но радиус ее распространения уже тогда несомненно был очень значителен: Германия, Италия, Балканский полуостров, берега Архипелага и Мраморного моря, Малоазиатское и Сирийское побережье, Египет, Триполитания, Тунис, Магреб, Сицилия так или иначе засвидетельствованы в качестве территорий, где венецианские купцы не были случайными гостями. Значение венецианской торговли, по крайней мере для близко расположенных местностей, было настолько велико, что Венеция могла использовать торговый бойкот в качестве средства политического воздействия на слишком строптивых и слабых соседей. Такому средству воздействия подвергся и был вынужден капитулировать маркграф Истрии, попробовавший нарушить некоторые торговые привилегии республики.[718] Такова была участь Джиованни, епископа Беллуны, осмелившегося «захватить различное имущество и нарушить права венецианцев»[719], не шедшего ни на какие переговоры и не обращавшего внимания на письма самого императора Оттона III. Дож запретил тогда торговлю с областью Тревизо, и беллунцы, «не получая ни соли, ни других товаров», просили мира.[720]

В качестве общего итога по вопросу о хозяйственном положении Венеции накануне XI в. можно сказать, что она представляла собою довольно развитый в экономическом отношении комплекс городов и городков с центром на Риальто, хозяйственные нити от которого далеко тянулись по всем направлениям трех частей света. Адриатическая республика, как мы об этом уже говорили, была тогда несомненно передовым городом — государством, с которым в экономическом отношении едва ли мог соперничать какой-либо другой город Западной Европы; но, разумеется, простым недоразумением надо признать столь часто высказывавшееся в буржуазной исторической литературе мнение, что Венеция уже в XI в. была капиталистической. Значительная роль денег, как средства накопления и особенно обмена, бесспорна, но «капитал ростовщический вместе с своим близнецом, купеческим капиталом, принадлежит к допотопным формам капитала, которые задолго предшествуют капиталистическому способу производства».[721] На венецианском примере особенно ярко демонстрируется эта истина. Те отрасли промышленности, которые преимущественно в средние века работали на экспорт и в которых раньше, чем в других отраслях производства, начала внедряться мануфактура, в Венеции в рассматриваемое время только зарождаются, — таково положение шелкового, суконного и стеклянного производств; остальные отрасли еще и два столетия позднее будут оставаться типичным ремесленным производством. С другой стороны, многочисленные именья епископских кафедр, церквей и монастырей, владения венецианской знати как на самых островах, так и на материке, несомненно эксплуатировались феодальными методами, но в XI в. отработочная и натуральная ренты, очевидно, частично стали уступать место денежной ренте, например, аббатиса монастыря св. Захарии в 1038 г. взимает со съемщика принадлежащей монастырю земли в районе Монселиче денежный чинш с уплатой раз в год в день св. Михаила.[722]

Рассмотрение социальных проблем венецианской истории этого времени, насколько они нашли отражение в наших источниках, явятся дополнительной иллюстрацией феодального облика тогдашней Венеции.

Процесс образования классов на территории дуката протекал под сильным воздействием социальных отношений, складывавшихся на материке. Мы уже говорили о том, что варварские нашествия V и VI вв. повлекли за собою перегруппировки населения, вызывали переселенческие волны, отдельные всплески которых попадали и на защищенные самой природой острова лагун. Нашествие Аттилы, завоевания остготов, вторжение лангобардов, еще позднее походы франков сопровождались появлением на лагунах все новых и новых переселенцев и влекли за собою перегруппировку населения на них самих. Древнейшая венецианская хроника говорит о переселенцах из Пармы, Эсте, Чезены, Бергамо, Редино, Мантуи, Гардо, Фано, Аквилеи, Феррары, Флоренции, Гаэты, Калабрии, Истрии, Болоньи, Равенны, Пизы, Верчелло, Салерно, Бари, а также Каттаро, Задара и др. городов Далмации.[723] Эти переселенцы не были только предприимчивыми одиночками, чаще это были группы, связанные узами родства или экономической зависимостью. Мы видим группы провинциальных римских нобилей со своими рабами и колонами[724], просто достаточных людей[725], много людей необеспеченных, по тогдашним понятиям социально «ничтожных».[726] Переселяясь на острова лагун, они теснили местное население, пускали в оборот новые, до того времени не использовавшиеся земли, строили жилища и укрепленные замки.[727] Они способствовали хозяйственному подъему «морской Венеции», прежде всего, сельского хозяйства; но они вместе с тем способствовали и ускорению процесса феодализации дуката, его социальной дифференциации, отчасти перенося на лагуны уже сложившиеся на материке классовые различия, отчасти влияя на их образование среди местного населения.

Буржуазные историки Венеции обычно обнаруживают полную беспомощность при попытке дать анализ классового состава населения республики на лагунах. Мы уже видели выше, как Мольменти различает в составе жителей дуката 4 «класса»: магистратов, знать, духовенство и народ.[728] Не с большим основанием Браун делает попытку распределить отдельные слои населения по островам: Гераклея у него место сосредоточения аристократии, Иезоло и Маламокко — демократических элементов.[729] Новейший историк Венеции Р. Чесси не считает возможным говорить о классовой дифференциации населения дуката даже в XI в. «В народе, — утверждает автор, — социально-классовая дифференциация еще не созрела, или, по крайней мере, не была заметной и поддающейся определению».[730] «Народ в Венеции всегда был однородным», — пишет он в другом месте и не отказывается от своей точки зрения даже перед лицом того факта, что источники постоянно говорят о «больших, малых и средних» в Венеции, и утверждает, что «это различие имело больше моральное, чем политическое значение».[731] Все это полностью противоречит имеющимся в нашем распоряжении данным.

Наши источники с очень раннего времени, уже с VI в., различают на лагунах нобилей, простой народ, колонов и рабов. Альтинатская хроника целую главу посвящает вопросу о происхождении венецианской знати, выводя ее из знати различных италийских городов и снабжая характеристиками, далеко не всегда лестными.[732] Трудно сказать, какая часть этих родословных отвечает действительности и какая представляет собою плод позднейших измышлений, несомненно одно, что в какой-то своей части, может быть в большей части, венецианская знать действительно была на лагунах пришлым элементом.

На новых местах она, прежде всего, «садилась» на землю, но так как больших земельных просторов здесь не было, то части ее неизбежно приходилось искать достатка в тех отраслях хозяйственной деятельности, которые были связаны с морем, т. е. в морских промыслах, не исключая и разбоя, и в морской торговле. Первоначально между обеими этими группами несомненно существовали противоречия, находившие свое выражение и в вопросах внутренней, а еще более внешней политики. Только этим можно объяснить отсутствие единства в рядах венецианской знати во время борьбы Византии с первыми Каролингами. Почти наверное можно утверждать, что на стороне франков была та часть знати, которая тесно связана была с землевладением, — не случайно «западная» партия возглавляется крупнейшим землевладельцем патриархом Градо, тогда как на византийской стороне по понятным причинам были нобили, которые искали счастья и достатка на морских просторах. Победила, как известно, византийская партия, так как она, помимо того, что была, вероятно, уже в IX в. более многочисленной, еще находила поддержку со стороны основной массы остального населения лагун, также тесно связанного с морем. В X в., однако, и землевладельческая знать обратилась лицом к морю, и тогда различие это сгладилось; с этого времени венецианская аристократия выступает единым фронтом при защите своих интересов, как в вопросах внутренней, так и внешней политики.