Среди достоинств его работы следует указать, прежде всего, на то, что „Документированная история Венеции“ является таковой не только по названию. Романин много и долго работал в венецианских архивах и не только довольно широко использовал изученные им материалы — дипломы, договоры, надписи, — но и дал значительное их количество в приложениях к своему труду. Он обычно, хотя и не всегда, критически подходит к своим источникам, стремится точно установить факты и посильно правильно истолковать их. Кроме того, размеры его труда позволяли ему трактовать достаточно подробно о всех известных фактах и событиях из истории Венеции. Неудивительно, что для историков последующего времени Романин служил основным пособием при выполнении ими своих работ, — в особенности это относится, конечно, к авторам популярных работ по истории Венеции, как англичанин Окей, например.[282] Без преувеличения можно сказать, что „Документированная история Венеции“ Романина и до сих пор является едва ли не лучшей историей Венеции, написанной на итальянском языке. Ей, по крайней мере, чужды те империалистические устремления, которые свойственны новейшим итальянским работам по интересующим нас вопросам.
Для Романина ясна также и важность проблем колониальной истории Венеции. Он ставит своею задачей связать общую историю республики с „историей подчиненных ей провинций и, рассказывая об их приобретении, не умолчать о законах и формах управления ими“.[283]
В какой степени удалось Романину разрешить поставленную им себе в этой области задачу?
В качестве общего ответа на этот вопрос следует указать, что эта часть его работы удалась ему всего менее. Пренебрежение к славянским источникам не позволило ему правильно оценить обычную венецианскую традицию относительно первого появления венецианцев в Далмации. Поход Пьетро Орсеоло он излагает по установившемуся трафарету[284], но правильно отмечает, что венецианцы извлекали разнообразные экономические выгоды из факта своего проникновения в города Далматинского побережья.[285] В соответствии с установившейся традицией изображается им борьба Венеции за Далмацию со славянами и венграми. История приобретений Венеции на Сирийском побережье, поскольку они связаны с военными операциями, в основном освещаются правильно, хотя автору, по-видимому, остался неизвестным главный источник по истории первого венецианского крестового похода, т. е. „Перенесение мощей св. Николая“ венецианского анонима.[286] Неправильно освещаются взаимоотношения Венеции с Византией в последние годы правления императора Мануила.[287] Четвертый крестовый поход мотивируется, между прочим, желанием со стороны Венеции отомстить за события 1171 г.[288], а территориальные приобретения Венеции в результате этого похода преувеличиваются и отчасти изображаются неверно, — таковы, например, указания на Спорады, берега Черного моря и т. д.[289] Надлежащего анализа состава венецианских колониальных владений у Романина нет, равно как недостаточно ясно изложены и методы управления, и колониальная политика Венеции. Романину не чуждо также стремление изобразить иногда поведение венецианцев в несколько более выгодном свете, чем оно того заслуживает; это касается, в частности, его замечаний относительно роли венецианцев в истории разгрома Константинополя в 1204 г.[290]
После выхода в свет труда Романина некоторое время мы не видим появления в Италии новых обобщающих работ по истории Венеции, если не считать поверхностной компиляции Фонтана, многочисленные ошибки которой указаны в „Венецианском Архиве“[291], „Хронологической таблицы Венецианской истории“ Цанотто, не отличающейся ни полнотой, ни точностью.[292] Напротив в это время усиленно разрабатываются разнообразные частные проблемы венецианской истории. Здесь мы имеем в виду, прежде всего, многочисленные труды Чекетте и Мольменти.[293]
И основные труды этих авторов и их статьи по отдельным вопросам лежат в общем вне сферы занимающих нас проблем, тем не менее они имеют значение при разрешении отдельных частных вопросов, что, впрочем, относится к трудам только первого из них. Большая работа Мольменти, хотя и затрагивает много важных вопросов из истории Венеции, как социальные проблемы, цеховые организации, вопросы торговли и промышленности, тем не менее не может быть с пользой привлечена для их разрешения, так как представляет собою в большей своей части заимствования у других авторов. Мольменти при этом совершенно беспомощен в разрешении социальных проблем, — достаточно указать на его представление об общественном классе, позволяющее ему делить венецианское общество на „четыре класса“ — магистратов (?), знать, клир и народ (?).[294] Неудивительно после этого, что он в другом своем труде, не заслуженно переведенном на русский язык, явления ожесточенной классовой борьбы в начальном периоде истории Венецианской республики объясняет следующим образом: „Смуты и беспорядки в начале ее исторического существования говорили об избытке силы, о настойчивой потребности в деятельности, о том беспокойстве, которое стремится создать порядок из безурядицы и волнений“.[295]
Работы Чекетти, касающиеся самых разнообразных вопросов внутренней и внешней истории, представляют для нас интерес во многих отношениях, однако ценность их снижается тем, что они в значительной степени устарели. Укажем для примера на его статьи по вопросам промышленности в Венеции в XIII в.[296], или две его работы, посвященные „Жизни венецианцев“ этого же времени.[297] Первое из этих сочинений не отражает материалов по истории венецианских цехов, опубликованных Монтиколо, вторые в значительной мере обесценены упоминавшимся выше изданием документов по истории венецианской торговли.[298]
В последней четверти XIX в. в Италии капитализм вступает в стадию империализма. В связи с этим появляются в буржуазной итальянской исторической литературе на смену неогибеллинским мотивам предшествующей четверти века[299], мотивы империалистические. Венеция с ее обширными колониальными владениями оставила своему наследнику, Итальянскому королевству, немало территориальных претензий далеко за пределами Аппенинского полуострова. Ее история является обширным резервуаром, из которого, при некотором неуважении к истине, можно черпать аргументы в пользу самых смелых захватнических планов. Если историки более раннего времени, особенно феодального периода, выдвигали на первый план доблесть венецианского оружия и венецианские захваты оправдывали правом победителей, то теперь мы все чаще встречаем упор на „добровольность“ подчинения, на культуртрегерскую роль венецианских плутократов в их обширных колониальных владениях. Можно оказать, что такое использование венецианской истории делается традиционным и уходит в фашистскую историографию XX в. При этом само собой разумеется, что историки, не согласные с такими взглядами, начиная со стариков Ложье и Дарю, объявляются клеветниками и фальсификаторами венецианской истории.
