— Вот теперь, Стэникэ, мы ударим немцам в бок, — обрадовался я.

— Как? По льду?! — удивился он.

— По льду!.. Ведь они же и не думают, что мы решимся на это!

— Ей-богу?

И действительно, было решено, что наш батальон атакует немцев прямо через озеро. Наша первая рота развернулась в цепь под прикрытием зарослей камыша на берегу озера. Другие роты были сосредоточены немного сзади во второй линии.

По ту сторону камышовых зарослей, в которых мы залегли, лед был светлый, гладкий и блестел, как зеленовато-белое зеркало. Мороз в последние ночи покрепчал, так что по озеру могли пройти даже танки. По границе ледяного поля, слева, кое-где редкими кучками торчал камыш и сухой тростник. Перед усадьбой не было ничего; один лишь гладкий лед, на котором можно было бы заметить даже винтовочный патрон.

— Здесь нас всех до одного перещелкают! — испуганно прошептал Стэникэ, глядя вперед сквозь камыши.

— Лишь бы не обнаружили! — проворчал я. — Сколько будет тут? Метров триста… Несколько перебежек — и мы в тылу у немцев.

Люди, скопившиеся в камышах и застывшие в напряженном ожидании, недоверчиво молчали. Лица у солдат слева и справа от меня, так же как лицо Стэникэ, постепенно мрачнели, словно на них надвигалась тень.

Тут екнуло и мое сердце. Однако у нас не было времени думать об опасности — по стрелковой цепи передали команду:

— По белой ракете идем… Только первая рота! Только первая рота!

Команда, передаваемая из уст в уста, пошла по рядам, затихая, как отдаляющийся рокот волны.

После этого над всем ледяным полем установилась еще более глубокая, более напряженная тишина. Меня тоже стал охватывать страх. Это чувство я всегда испытывал перед атакой. От мрачных мыслей, от воспоминаний обо всем пережитом буквально бросало в жар. Руки, сжимавшие автомат, стали влажными. Я поправил на груди лопату и вытянулся на льду, ожидая сигнала.

Вдалеке, из бескрайной мадьярской степи медленно надвигались сумерки.

Вдруг на развалины бывшей усадьбы обрушился с диким грохотом ливень снарядов. Теперь залпы артиллерии раздавались по ту сторону наших позиций, из районов расположения советских войск. Тяжелые орудия русских, которые до сих пор грохотали где-то справа, перенесли огненный всеуничтожающий шквал на усадьбу. Казалось, что сама земля раскалывалась под сверкающим разрывами дымным облаком, которое опять покрыло развалины.

— Теперь им конец! — вздохнул облегченно один из наших солдат, имея в виду немцев. — Уж если товарищи дадут прикурить, то…

В это мгновение в небе с нашей стороны вспыхнула, как звезда, и поплыла в воздухе белая ракета.

Мы еще крепче сжали винтовки, приподнялись на одно колено и локоть, приготовившись к броску. Младший лейтенант сделал знак не вставать, и мы, скользя по льду, поползли за ним. Наступавшие через камыши шли согнувшись, стараясь не задеть его; а те, кто были на льду, ползли, словно змеи. Видно было, что в атаку перешли и остальные батальоны, так как немцы, засевшие на территории усадьбы, открыли в той стороне огонь с еще невиданной дотоле яростью. Нас же пока никто не обстреливал. Разве только иногда со свистом пролетала какая-нибудь шальная пуля, выпущенная откуда-то слева нашими.

Примерно шагов через сто мы остановились, чтобы передохнуть.

Все застыли, устремив напряженные взгляды в сторону усадьбы.

— Смотрите, — прошептал я. — Смотрите, откуда бьют!

— Откуда, Ионикэ? — спросил младший лейтенант и подполз ко мне.

Отсюда позиции немцев были видны как на ладони. Я показал младшему лейтенанту места расположения двух огневых точек, которые мне удалось обнаружить. Одна из них была в развалинах усадьбы, а вторая немного ближе к нам, в начале камышовых зарослей, через которые мы пробирались. Дзоты выбрасывали целые рои беловатых искр, а между ними и вокруг них вспыхивали огоньки винтовочных выстрелов.

Недавно окончивший школу младший лейтенант со смуглым лицом поднес бинокль к глазам и долго рассматривал покрытые дымом развалины усадьбы. Затаив дыхание, мы молча собрались вокруг него.

— Два дзота, — произнес он задумчиво, не спуская глаз с немецких позиций. — Первый — там, между развалинами… второй здесь, как раз на берегу озера… И до чего же, черт возьми, он сильно бьет!

Потом он открыл сумку, вытащил листок бумаги, лежа набросал схему немецких позиций и подписал под ней несколько строчек. Продолжая смотреть вдаль, на немецкие дзоты, он свернул бумагу и протянул одному из солдат, чтобы тот доставил ее в батальон.

— Надо зайти в тыл этому, что стоит на берегу озера! — и младший лейтенант посмотрел на нас. — Или захватим, или взорвем!.. У вас есть гранаты?

— Есть, — ответили мы тихо.

Потом младший лейтенант с мрачным видом по очереди посмотрел на каждого из нас, как бы прикидывая в уме наши силы, и, повернувшись в сторону немцев, сделал нам знак двигаться дальше. Солдаты, находившиеся на льду, снова заскользили по его поверхности. Теперь в сумерках наше продвижение было еще труднее заметить.

Однако не успели мы проползти нескольких шагов, как по роте вдруг, точно град, хлестнули пулеметные очереди. Мы не могли двигаться ни вперед ни назад. Огонь немцев прижал нас ко льду. Младший лейтенант замертво упал между мной и Стэникэ; несколько человек было убито в камышах. Через какое-нибудь мгновение ударили немецкие минометы. И тут началось такое… Лед вздыбился фонтанами воды и грязи вместе с осколками. Те, кто не был сражен пулями, тонули в бурлящей воде. Началась паника — каждый думал лишь о том, как бы ему не утонуть. Я и Стэникэ по ломающемуся льду пробежали через камыши линию разрывов и оказались впереди, ближе к немцам, в то время как наша рота, понеся большие потери, поползла назад, в заросли прибрежного камыша.

Так безрезультатно окончилась и эта атака.

Вскоре на раскинувшуюся вокруг степь опустилась ночная темнота. Огневые всплески взрывов утихли, и на обеих позициях наступила тишина.

Мы со Стэникэ лежали в камышах. С наступлением ночи мороз усилился. Мы промокли до костей и дрожали как в лихорадке. Вокруг нас, по ту сторону озера, на всем протяжении белого льда, на развалинах усадьбы и на немецких укреплениях — всюду стояла тишина, глубокая, мрачная, могильная тишина. На стеклянном холодном небе мерцало множество далеких звезд. Ни единого признака жизни ни у немцев, ни у наших. Лишь время от времени слышалось, как от мороза потрескивает лед. Потом подул холодный ветер, острый, пронизывающий. Запорошил легкий снежок, покрывший все вокруг тонким белым слоем.

— Пропадем мы здесь, Ионикэ! — тихо произнес Стэникэ.

Я молчал, стараясь ни о чем не думать.

— Ионикэ, не слышишь, что ли? — упорно продолжал Стэникэ. — Что будем делать?

— Лежать.

— До каких же пор?

— Пока не придут наши.

— Откуда, к дьяволу, им прийти? — вырвалось у Стэникэ.

Я не ответил. Установилось долгое молчание. Я повернулся к Стэникэ, и в темноте он показался мне еще более желтым и худым, чем был на самом деле. Он дрожал, может быть, и от холода, а может, от страха. Из-под обстрела Стэникэ выскочил без шапки. Он поднял воротник шинели, но его голову продолжал обдувать ветер. Мне стало жаль его, я снял с себя шарф и, точно бинтом, обвязал им голову Стэникэ. По всему было видно, что долго он не вынесет такого холода. Через некоторое время Стэникэ снова заговорил:

— У меня живот замерз, слышишь?!

— А, иди ты к черту, — обозлился я. — Молчи!

— Болит… точно лед в желудке…

— Перевернись на спину!

Вместе с ним перевернулся на спину и я. Над нами склонились шелестящие от ветра камыши. Ночь была мрачная, безлунная.

В темноте заискрилась выпущенная немцами очередь зеленоватых трассирующих пуль.

От порыва ветра закачался, тихо потрескивая листьями, камыш.

— Ионикэ! — в ужасе вздрогнул Стэникэ.

— Что с тобой?

— Кто-то идет, — прошептал он, прижавшись ко мне.

— Тебе показалось…