Он мучительно напрягает воображение, представляет себя героем, могучим, непобедимым, но вместо этого отчётливо видит во всех подробностях то, что произошло в действительности…

Джим думает об одном и том же:

«Как же я должен был поступить? Отдать Томми три доллара? Работать хуже, чем научился? А вот я завтра пойду на завод и буду работать ещё лучше… Посмотрим, кто кого одолеет. Конечно, они будут рады выбросить меня с завода. Как бы не так!.. Но почему же они не отняли у меня деньги? Не взяли даже трёх долларов, что принадлежат Томми. А ведь, пожалуй, верно, что эти деньги принадлежат ему…

Мысли Джима путаются. Он еще раз пытается вызвать в себе злобу к товарищам, но перед ним появляется смеющееся лицо Фила.

«Эх, Фил, — думает Джим, — почему ты не сказал мне всего этого раньше?..»

Фил подмигивает Джиму и скрывается.

«Подожди… Куда ты?», — ужасается Джим, но вместо Фила перед ним на краю постели сидит мистер Люс. Он размахивает перед носом Джима деньгами.

«Возьми их, Рыжий, — говорит Люс. — Я вычел с каждого по три доллара… Мы с тобой славно делаем доллары…»

Он кладёт пачку под подушку и склоняется над постелью. Джим хочет крикнуть, но Коротконогий расплывается в облако грязного дыма.

Джим открывает глаза. Кот принимает это за приглашение и вразвалку шагает по одеялу, прямо к лицу Джима. Кот обнюхивает его, щекочет усами и долго укладывается. От его облезлой шкуры пахнет уличной пылью.

«Сколько же времени я не был на улице?..» Джим начинает высчитывать, но в это время в соседней комнате слышатся осторожные голоса.

Отец, шаркая туфлями, подходит к двери и, не глядя на Джима, осторожно её прикрывает. Джим прислушивается, но до него долетает только сдавленное гуденье.

Джим снимает кота, ставит его на пол и садится на постели.

Он вытягивает руку вперёд, осторожно разводит и сжимает кулаки… Тихий звон в ушах.

Осторожно двигаясь, он ставит босые ноги на пол и подходит к двери.

В скважину видна только голова отца. Джим никогда не видел его таким возбуждённым, бодрым и подвижным.

— Это не борьба, — говорит отец, и Джиму очень хочется увидеть тех, к кому он обращается. — Требования рабочих не так-то велики…

У Джима горько во рту и слегка кружится голова. Он нажимает на дверь. Образуется тоненькая щёлка. Но она, пожалуй, не нужна: отец начинает говорить так громко, что Джим пугается и лезет под одеяло.

Отсюда слышны только отдельные слова, которые отец произносит как-то особенно отчётливо:

— Сообща… Стоять до последнего… Война…

Голоса опять понизились… Вдруг всё стихло. Зашлёпали отцовские туфли. Дверь открылась. Отец спрашивает, не заходя в комнату:

— Джим! Ты не спишь? К тебе пришли.

Джим ничего не успел сказать… Комната сразу наполнилась «дятлами».

К постели подошел Фил. Он смущён, но здо́рово держится. Это Джим сразу заметил.

Фил отогнул одеяло и сел на краешек кровати. Отец незаметно вышел.

Все молчали, и каждому казалось, что он слышит стук сердца соседа.

Фил взял на руки Тома. Тот начал мурлыкать, но быстро умолк — врождённая солидность и преклонный возраст удерживали его от внешних проявлений нежности.

Кто-то из мальчиков нерешительно сказал:

— Хочешь покурить, Джим?

— Что ты! — испугался Томми. — Он не курит.

После этих незначительных слов всем стало легче. Ребята рассаживались. Томми и незнакомый мальчик сели на кровать. Парень из соседнего цеха уселся на подоконник. Кое-кто непринуждённо опустился на пол.

Фил посмотрел в окно:

— Послушай… — Он начал уверенно, но Джим заметил, как голос его чуть сорвался. — Об этом после…

И несмотря на то, что все, в том числе и Джим, поняли, о чём он хотел сказать, Фил повторил ещё раз:

— Об этом поговорим после… Вот что, Красноголовый Дятел… — Он глядел на Джима, и глаза его улыбались. — Если ты не будешь говорить Коротконогому…

Все впились глазами в Джима.

Он легко, даже с восторгом, выдерживал на себе этот палящий перекрёстный огонь и больше, чем следовало, замедлял ответ. Он хотел поразить товарищей своим решением.

Джим открыто смотрел в глаза Филу. Наконец он сказал, обращаясь к Филу:

— Я ничего не скажу Коротконогому.

Вся комната облегчённо вздохнула.

Джим слышит голос Фила:

— Мы были уверены в тебе и поэтому сами сказали Коротконогому…

Фил умолкает. Джим с удивлением и испугом разглядывает широкие ноздри Фила, пухлые губы, веснушки под задорными глазами и волосы, кустиком торчащие на темечке. Он с трудом привыкает к острым поворотам речей Фила, замысловатым его шуткам…

Фил заканчивает:

— …Мы сказали Коротконогому, что ты давно жаловался на головную боль.

— Да, — отозвался незнакомый мальчик и откуда-то извлёк малюсенький букетик фиалок. — Выздоравливающим всегда дарят цветы…

Джим по очереди рассматривал своих товарищей — он не чувствовал к ним ни злости, ни досады.

Когда самая трудная часть дела была сделана, мальчики перешли на изысканный тон деловых гостей.

Фил погладил Тома:

— Это ваша кошка?

— Это кот… Том… Наш.

Фил сделал чаплинскую улыбку — одной верхней губой:

— Симпатичное животное.

Томми снял со стены двухмачтовый деревянный кораблик:

— Сам делал?

— Да. Давно уж.

— Играешь?

Джим покраснел:

— Когда дождик. Он с грузом ходит… И лавирует… А ты?

— У меня самострел.

Разговор стал общим. Гости оказались крупными специалистами в этой области. Начался жаркий спор о своевременности замены дорогостоящего огнестрельного оружия индейским луком и классической рогаткой. Нашлись сторонники австралийского бумеранга и библейской пращи…

Фил не принимал участия в беседе. Он думал о том, о чём думал весь рабочий люд, населяющий Америку… Он думал о том, что за последний месяц молоко вдвое поднялось в цене, а заработок остался прежним. Думал он и о том, что придётся ему, единственному кормильцу семьи, отказаться от сигарет, для того чтобы его больной братишка мог ежедневно выпивать пол-литра молока. От кино и кофе Фил давно уже отказался.

Иногда Джиму казалось, что по его пятам ходит невидимое чудовище. Он ощущал его близость. Оно наносило внезапные удары. И казалось ему также, что все эти мелкие, но ощутительные удары пока ещё — жестокая игра, подобная возне Тома с полузадушенной мышью, и что главный, последний удар чудовище бережёт.

Сознание того, что над головой висит тяжесть, готовая вот-вот обрушиться, делало жизнь бесцветной и безнадёжной.

Началось это с того дня, когда семейный совет решил купить Джиму башмаки.

Мать стала сокращать и без того сжатые расходы, и через две недели нужная сумма была накоплена. И вот здесь чудовище отвесило Джиму первый шлепок: за те две недели, в которые мать Джима экономила даже соль, башмаки вдвое подорожали. Приближалась осень. Башмаки были необходимы.

Мать Джима творила чудеса экономии. Суп, который поглощала семья Бойдов, оскорбил старого Тома, и бедняга выразил свой протест двухдневной отлучкой из дому.

Ещё через две недели Джим получил новый удар, опять у прилавка обувного магазина: башмаки подорожали ещё вдвое.

Сражение было неравным.

На заводе рабочие несколько раз выражали протест против недостаточной для наступившей дороговизны заработной платы, но это привело только к увольнению группы людей, которых немедленно обвинили в антиамериканской деятельности.

Чудовище обладало множеством щупальцев и успевало наносить удары всем, кто добывал пропитание собственным трудом.

Как-то в субботу «дятлы» стояли у кассы в ожидании получки.

— Джим Бойд! Двадцать один доллар… Распишись.

Джим робко заявил:

— Это ошибка. Мне следует двадцать семь.

— Получай деньги и не задерживай других!

Фил отодвинул Джима от кассы:

— Не бери денег, Красноголовый… А вы, — он обратился к кассиру, — объясните нам, в чём дело.