Кавалеристы в этом отношении держались как-то особняком.

Следует отметить, что разговоры о женщинах, ухаживаниях и любви — в нашей юнкерской жизни занимали очень незначительное место.

Они совсем не гармонировали с общим нашим тоном, каковым был культ коня, верховой езды и связанных со всем этим деталей.

сказал наш Лермонтов —

Будущий офицер конницы должен был воспитать себя так, чтобы самое большое место в его сердце было предоставлено любимой лошади, с которой он должен составлять одно целое.

Все остальные увлечения и страсти — второстепенны, малозначащи и не могли и не должны были надолго остановить на себе внимание лихого юнкера.

Лошади, на которых мы обучались езде сначала в манеже училища, а затем на военном поле Красносельского Авангардного лагеря — представляли собою полный состав боевого эскадрона и обслуживались целою командой специальных конюхов, в наше время вольнонаемных, во главе коих стоял сверхсрочный вахмистр Белявский.

Конюха, убиравшие наших коней, на нашем языке обыкновенно назывались «штатскими из манежа».

Они приводили конские смены на уроки езды, выжидали в предманежниках его окончания, ставили по приказанию офицера для нас барьеры и вновь уводили обратно в конюшни наших четвероногих друзей.

Друзья эти были разных мастей, самых разнообразных темпераментов и характеров, и носили, как и все лошади российской кавалерии, очень оригинальные ремонтные имена.

Как, вероятно, многим известно, российский конский ремонт, производившийся ежегодно, поставлял в полки в каждый срок лошадей с именами на одну букву алфавита, т. е. в 1880-м году, скажем, все лошади были на «А»: «Арбуз», «Альбатрос», «Альказар», «Арфа» и т. д., а в 1881-м — на «Б» — т. е. «Баян», «Бунчук», «Баядерка», «Балаклава»…

Имена назначались всюду ремонтерами прямо по словарю — благодаря чему получались веселые курьезы.

Конь «Идиот» — тряс в седле, как идиот, «Женщина» — била неосторожного задом, — «Кокетка» — любила «опрокидываться», большой конь первого взвода «Дидро» — был поразительно глуп и до ужаса боялся простого хворостяного барьера, а «Коперник» — по странной иронии судьбы был настоящим звездочетом и его не могли собрать самые строгие мундштучения.

На мундштуки переходили после Рождества, во второй половине учебного года, первая же половина обучения велась исключительно на уздечках и на манежном седле.

Ежедневная трепка в манеже сначала утомляла, но с течением времени каждый юнкер настолько втягивался в это дело, что уже без езды чувствовал себя не по себе.

Молодой организм привыкал к езде и движению на коне, как к пище, соответственно ей развивались и нужные мускулы, работали легкие, сердце и желудок — и все тело, помимо собственной воли — постепенно становилось телом настоящего кавалериста, а вместе с телом соответственным образом становился кавалерийским и дух.

Слабые и болезненные юноши крепли и здоровели, робкие маменькины сынки делались неожиданно отчаянными спортсменами, самоуглубленные бывшие студенты превращались в веселых и жизнерадостных молодцов.

Кроме езды — строевое обучение выражалось в вольтижировке, фехтовании на рапирах и эспадронах, рубке с коня и в пешем строю глины и лозы, в фехтовании учебною пикою с лошади.

Последнее походило на настоящие рыцарские турниры.

Одетые в предохранительные нагрудники, маски и краги бойцы стремглав неслись навстречу друг другу с пиками к бою, и зачастую случалось, что под метким ударом пики противника один из сражавшихся кувырком летел с седла на опилки манежа.

Вообще, в нашей школе — лазаретный гость из юнкеров с переломанною ногой, рукой или ключицей — был далеко не редкостью. Даже манежная езда бывает связана с массою опасностей, оберечь себя от коих никак нельзя.

Впрочем, первый из молодых юнкеров, свалившийся на езде с лошади — или, по нашему выражению, «закопавший первую редьку» — получал особые в этом случае поздравления и окружался некоторым почетом.

Ему подносилась всеми товарищами по смене маленькая золотая редька — брелок, на коей была выгравирована фамилия виновника торжества и знаменательная дата его первого падения.

Редьку эту, по традиции, делали в известной на весь Петербург мастерской орденов и жетонов Кортмана, а получавший ее на память счастливый несчастливец — в ответ на подношение угощал всех друзей сладкими пирожками, за которыми посылалось обыкновенно в не менее знаменитую кондитерскую Иванова на площади Мариинского театра.

Спустя некоторый срок после дня нашей присяги, старший курс устраивал нам торжественное чтение знаменитого «Приказа по курилке».

Приказ этот, как говорят, был впервые именно написан Лермонтовым, и только впоследствии соответствующим образом дополнялся.

После окончания занятий, перед вечернею перекличкой, в отдаленную юнкерскую курилку собиралась вся молодежь, выстраивалась вдоль стен этой комнаты и терпеливо ожидала последующих событий.

Один за другим, с зажженными свечами в руках, входили в курилку корнеты.

У каждого из них на голове надета офицерская фуражка его любимого полка, преимущественно того полка, в какой он предполагал выйти при производстве.

Мы — молодые, неподвижно и покорно стояли на своих местах, а разгуливавшее непринужденно вдоль наших шеренг корнетство, освещало нас своими свечами и пристально разглядывало каждого из нас, как бы интересуясь нашим зверским и хвостатым видом.

Затем — громко и торжественно звучала команда «смирно» — и начиналось чтение великого приказа.

Его внятно и четко читал один из «майоров» — т. е. юнкер, оставшийся на младшем курсе на второй год.

Майор имел на голове особую «майорскую» фуражку — ее тулья и околыш представляли мозаику из кусочков цветов всех полков, имевшихся в рядах конницы.

Два корнета с шашками, взятыми «на караул» стояли по бокам «майора», читавшего приказ.

«Звери, сугубые звери — хвостатые, мохнатые, пернатые!» — так, приблизительно начинался текст приказа, разделенного на пункты…

«Сугубые звери! — земля трескается, камни лопаются, воды выходят из берегов при виде вас, сугубых и хвостатых!

И было утро — и был вечер — пункт первый!

Помните, звери, что вступив под своды славной Гвардейской Школы — вы становитесь жалким подобием ее юнкеров!

А потому, сугубые звери — вы должны помнить о том высоком достоинстве, которое на вас возложено и делать все возможное, чтобы ничем не уронить чести, возложенной на вас!..

А потому — вы должны»…

И дальше начинался ряд параграфов, в которых излагались правила и традиции, которые мы должны были соблюдать.

Было много шутливого, балаганного — но было много и очень дельного, серьезного, весьма умело скрывавшего под шуткой разумное правило, соблюдение которого вело к положительным результатам.

В общем, в пунктах приказа, в большинстве случаев излагались те же традиции, о коих уже упоминалось или будет еще упоминаться по ходу настоящего очерка.

С произнесением последнего слова приказа все корнеты неожиданно тушили свечи — и в курилке воцарялась сразу глубокая, непроходимая тьма.

И вместе с наступлением этой тьмы хор корнет начинал петь вступление к «Звериаде»…