Это «представление» молодых юнкеров старшим заключалось в том, что младший или «молодой» идет ровным шагом по направлению к сидящему в непринужденной позе принимающему его «корнету», и, остановившись по всем правилам строевого устава в четырех шагах от него, отчетливо докладывает:

— Господин корнет, честь имею представиться: прикомандированный к Николаевскому Кавалерийскому училищу кадет такого-то корпуса (или гимназист такой-то гимназии, или даже студент такого-то университета) такой-то!

Если, по мнению корнета, молодой представился достаточно «отчетливо», т. е. остановился на должной дистанции, ясно произнес слова представления и т. д. — то «благородный корнет» делает сам два шага вперед и, подавая молодому руку, произносит также свою фамилию.

— Очень приятно!.. Корнет такой-то!

Если же корнетом замечена какая-либо неточность или «корявость» в представляющемся «молодом» — он прерывает его представление и, повернув молодого «кругом» — заставляет начать все снова.

В этом вся тяжесть «приема».

Дефект найдется всегда: или молодой слишком торопливо идет в сторону корнета, или останавливается не в четырех, а в трех с половиной шагах, или откидывает ногу при поворотах кругом, или недостаточно ясно произносит слова представления…

— Кругом! Еще раз!

И долго приходится бедному «зверю» крутиться перед строгим по «цуку» корнетом, пока последний найдет возможным ответить ему собственным представлением и рукопожатием.

Но одного представления мало.

Корнет, принимая, может задавать «молодому» всевозможные традиционные вопросы, на которые молодой должен дать точный ответ.

Во-первых, нужно знать по номерам и названиям все полки русской конницы — от первого до последнего, и, Боже сохрани, если кто-либо во время не постигнет этой премудрости.

«Цук» усилится до невыносимости, до безлошадности — и молодого будут вертеть «кругом» все корнеты, от первого до последнего!

И поделом!

Стремиться в славную российскую конницу и не знать на зубок ее полков, в один из коих ты неминуемо должен выйти!

Пока еще корнетство не собралось из отпуска и мы мало-мальски свободны — любезный и снисходительный Авалов водит нас по взводам и знакомит нас с их особенностями.

Эскадронных взводов, т. е. больших помещений, в которых стоят юнкерские койки — четыре.

Первый взвод — собрание самых высоких юнкеров, второй — Лермонтовский, т. к. в этом взводе когда-то состоял поэт, третий — собрание, наиболее высоких юношей второго полуэскадрона — и четвертый — левофланговый, «малина», «малинник».

В каждом из помещений-взводов — свои традиционные «корнетские углы» и «корнетские проходы». В эти углы имеют право входить и занимать койки только юнкера старшего класса, и, Боже сохрани, если кто-либо из молодых ступит дерзкою ногою на запретные половицы паркета.

Сразу же, со всех сторон, понесется корнетский крик:

— Куда вы, молодой! Ведь это корнетский угол! Пол провалится!

И традиция корнетских углов и проходов настолько сильна, что, привыкая к мысли о их непроходимости для юнкера младшего класса — каждый из последних, даже в отсутствие «корнетов» не решится пройти запретным местом, вплоть до того времени, когда, через год, на него самого не снизойдет корнетская благодать.

После вечернего чая, розданного нам в столовой училища, расположенной в нижнем этаже здания, и вечерней молитвы — мы расходимся по отведенным койкам и начинаем сразу же укладываться спать.

Но отход ко сну для молодого школы не так прост и легок.

Раньше, чем забраться под одеяло — нужно соответствующим образом и с целым искусством сложить в порядке все снятые с себя вещи — куртку, рейтузы, денную рубашку, кальсоны и носки.

В особенности — кальсоны.

Они должны быть сложены правильным четырехугольником — так, чтобы при каждом предложении любого корнета — а последний может разбудить вас среди ночи — вы могли бы с толком и полною серьезностью доказать ему по всем правилам геометрии равенство сторон квадрата.

Авалов не оставляет нас и здесь — и от него мы учимся трудному искусству складывания своих вещей.

Напряженное состояние целого дня дает себя знать — и едва успев приложить голову к подушкам, мы, молодые, начинаем засыпать.

Суровая действительность пропадает и мы быстро уходим в мир молодых и милых снов.

Но не долго балуют нас эти сны.

Спустя час-другой, около полуночи мы внезапно просыпаемся от громких и веселых слов, стука и звона многочисленных, гремящих шпор.

Сразу же возвращается сознание…

Взводы — и первый, и второй, и третий, и четвертый — полны ими, возвратившимися к урочному сроку из отпуска.

Вот оно, «благородное корнетство»!

Они переговариваются, устраиваются на койках в своих заветных углах, мелькают при свете ночных ламп золотыми галунами мундиров и светлыми портупеями тяжелых драгунских шашек — и гремят, гремят шпорами, которых у нас нет!..

— Молодежь уже спит! — слышится чей-то высокий и уверенный голос. — Молодежь — сугуба! Трепещи молодежь! Завтра — представиться мне всем по очереди!

Что же — завтра, так завтра! Завтра — быть бане. Назвался груздем — полезай в кузов…

И мы опять засыпаем, уходя в другой, лучший мир до того момента, когда в 6 часов утра неожиданно-резко проникает в наш сонный слух утренняя повестка кавалерийской трубы…

Пулей вставать, молодежь! Одеваться, мыться — и строиться на средней площадке!

Пулей, пулей! Последнему — пачка лишних нарядов!

Меньше, чем в четверть часа мы проделываем и одеванье, и умыванье, и причесыванье… Мы уже на средней площадке, куда собирается весь эскадрон — и корнеты, и звери, для встречи дежурного офицера и утренней молитвы.

Полуэскадроны выстраиваются по сторонам площадки, лицом друг к другу, и между ними, немного отступя назад, — чтобы лучше видеть все построение, — становится впервые новый вахмистр эскадрона.

Это — «земной бог».

Никто из молодых даже не смеет приблизиться и заговорить с этим «земным богом» — настолько высока и почетна его фигура.

Можно обратиться по службе и по делу к своему «взводному вахмистру» — и то в случаях исключительных, дабы не беспокоить его с пустяками.

Но «бог земной» — для молодежи — недосягаем.

Он и живет отдельно от других юнкеров — в особой комнате, смежной с первым взводом, куда, разумеется, может быть вхож только старший курс.

После утреннего чая происходит разбивка по взводам, на которую является эскадронный командир.

Мы опять выстроены на средней площадке — и около нас деловито прохаживаются четыре взводных вахмистра.

— Сейчас придет полковник, молодежь! — предупреждают нас корнеты. Отвечать на его приветствие отчетливо, без крика, но и не вяло! Полковник — строг, но справедлив, и со слезами на глазах просил нас «продернуть» молодежь!

Полковник, конечно, никого ни о чем не просил — но так принято говорить молодежи по традиции — и мы с сердечным трепетом ожидаем прихода эскадронного командира.

И он появляется.

Это — полковник Константин Адамович Карангозов, известный в свое время в кавалерийском мире Нижегородец, Георгиевский кавалер 1877 года, редкий по своим качествам знаток коня и настоящий профессор конского экстерьера[2].

Среднего роста, широкоплечий, с изящными, слегка изогнутыми, кавалерийскими ногами, с орлиным носом и черными, пушистыми бакенбардами — он производил на всех неизгладимое впечатление, которое еще более дополнял маленький белый крест Св. Георгия, — такой редкий в то время на офицерах, висевший в петлице его сюртука.

Человек отчаянной и беззаветной храбрости, лихой наездник грузинской крови — Карангозов в войну 1877-го года с небольшой горсточкой нижегородских драгун, пожалуй, даже неожиданно сам для себя — взял в конном строю турецкое укрепление, перескочив, как через барьер, через его бруствер и обратив этим занимавших укрепление турок в полное замешательство.