Настоящее издание является фотостатом с книги, изданной мною в 1929 году в Белграде. Первое издание (2.000 экземпляров) было быстро распродано. Приятно отметить, что интерес к родной старине не только не угасает, но усиливается. Если старая эмиграция читала мемуары, чтобы вспомнить пережитое, то новая читает, чтобы в правдивом изложении узнать о том, что было.

Эта книга вполне отвечает желаниям читателей.

Издатель.

Обложка работы художника С. И. Образкова.

Нас — человек двадцать пять.

Двадцать пять кадет одного и того же корпуса, которых ведет в военное училище последний раз сопровождающий своих питомцев кадетский офицер-воспитатель.

Последний раз на наших плечах кадетские шинели и мундиры.

Нас ведут к суровой юнкерской жизни.

За спиною — семь лет крикливого, веселого, беспечного, самоуверенного кадетства…

Впереди — строгая тайна знаменитой «гвардейской школы» и связанной с нею беспощадной кавалерийской тренировки в течение двух лет.

Жутко и торжественно…

Восемь часов утра.

Последний день месяца августа, уже заметно отдающий северною осенью.

Мариинская площадь, громадное здание Петербургской консерватории, Крюков мост и канал…

По темно-бурой воде канала плавают желтые листья.

Их сносит утренним ветром с деревьев Никольского сквера, окружающего церковь Николы Морского.

Мы идем и молчим.

Пересекаем Екатерингофский, входим на слегка качающийся под нашими шагами Египетский мост с привставшими на передних лапах темно красными сфинксами.

По обеим сторонам моста — широкая, немного волнующаяся, изобилующая барками и мелкими финляндскими пароходами Фонтанка.

Встречные подводы ломовиков, бородатые извозчики, открытые лабазы, приказчики в белых фартуках у их дверей, арбузы и сливы за зеркальными стеклами лавок, рыбные лотки с корюшкой и снетками, усатые городовые на углах, направляющиеся за покупками кухарки…

Утро — как утро…

Вот уже и Ново-Петергофский проспект, в конце которого цель нашего марша…

Настроение все серьезнее и серьезнее — и мы уже не можем скрывать друг от друга волнующих нас чувств.

Кое-кто пробует шутить — бросает какое-нибудь слово — но шутки и остроты не удаются, выходят «корявыми» и не в силах отогнать мысли, засевшие в голове.

Правда — не на казнь и не в тюрьму мы идем, в самом деле!

Впереди — «школа» — Славная Гвардейская школа, блестящий юнкерский мундир и шпоры настоящего кавалериста, конь под седлом и вольтрапом, Андреевская звезда на драгунке — и все остальное, что окружает будущего корнета.

Но не легко, очень нелегко дает к себе подступ лучезарная звезда офицера Российской конницы…

И не только она — не легко влезает на плечи и близкий уже мундир юнкера с обшитыми золотом воротником и красными обшлагами «стрелкой».

Ведь сейчас — через несколько минут — сомкнутся над нами жуткие своды уже хорошо известного по рассказам других здания исторического училища — полного особых традиций, с необычной для простого смертного кавалерийской жизнью и суровым «цуком», ожидающих нас юнкеров старшего курса, носящих наименование «корнет».

Они — корнеты, благородное корнетство, хранители священных заветов предыдущих выпусков, блюстители лихого кавалерийского духа — и, строго говоря — наши главные воспитатели и учителя.

Начальник училища, сменные офицеры, преподаватели военных и других наук, все это само по себе, на своем особом месте — но самое главное — непоколебимые традиции школы, «цук» и ожидающее нас «благородное корнетство»…

Они — корнеты; мы — звери, сугубые звери, вандалы, скифы, сарматы, пернатые, хвостатые, мохнатые.

Мы добровольно избрали себе наш путь, ведущий в ряды офицеров Российской конницы — и идем к огненному чистилищу, через которое с преклоненной головой должен пройти каждый будущий корнет.

Жутко!..

Где-то позади уже — веселое ребячество и корпус, каникулы в тихих усадьбах с уютными домами и детскими комнатами, заботливые мамаши, бабушки и тетки, нежности, мягкие подушки и теплые одеяла — и жесткое, строгое, неумолимое впереди…

Кончается Ново-Петергофский проспект. Уже виден Балтийский вокзал за Обводным каналом — и через минуту, другую мы уже заходим правым плечом в ворота железной ограды, отделяющей от внешнего мира нашу будущую «alma mater» Николаевское Кавалерийское Училище.

За оградой — прикрытое небольшим садом, высится длинное, трехэтажное здание с пристройками.

Над главным фронтоном здания — длиннокрылый и широкий Николаевский орел.

Вот она, школа!

Прощай детство и беспечные мальчишеские годы — здравствуй настоящая, суровая военная жизнь!

Мы — в большом, несколько низком вестибюле училища, в который входим через единственную большую дверь.

Направо — дежурная комната, за нею — коридор, ведущий в цейхгауз и карцера, налево — «приемка» и дверь в квартиру начальника училища.

Прямо в глубине — вход в «гербовый» зал и по его сторонам две уходящих ввысь лестницы, ведущие в заветные и таинственные еще для нас помещения «эскадрона» и казачьей сотни.

Из дежурной комнаты, извещенный о нашем прибытии — выходит дежурный по училищу сменный офицер в форме Смоленского драгуна[1].

— Пока — в баню! — распоряжается «Саша».

— Кто из вас старший, господа? Постройтесь и идите…

Это — «милый Саша» ротмистр Александр Иванович Сорокин, бывший дежурным в этот знаменательный день.

Вас проведет служитель!

Покорные всему и всем — двигаемся в баню.

Нас проводят среди различных построек, заполняющих внутренние дворы «школы», среди конюшен, манежей и предманежников — баня ютится где-то совсем в глубине.

За нашей группой, сохраняя чувство собственного достоинства, движется высокая и плотная фигура сверхсрочного кавалерийского солдата, с вахмистерскими шевронами на рукаве.

Это — Нарежный, каптенармус училища, ведающий юнкерским обмундированием.

Горы этого обмундирования уже навалены в предбаннике, где сразу и происходит пригонка.

Раздеваемся, моемся и опять выходим в костюмах Адама в предбанник.

От прошлого на нас уже нет ничего, кроме нательных крестов.

Юнкерское белье, юнкерские шаровары и куртки, высокие, грубые юнкерские сапоги с широкими, как буква «п» — носами.

Сапоги — без шпор.

До шпор — еще очень, очень далеко!

Молодежь — ходит в стенах школы без шпор до того времени, пока не заслужит их по приговору начальства в манеже за хорошую и достойную езду верхом, а это не так легко дается.

Мы одеты — но вид у нас всех, несмотря на кавалерийское обмундирование — весьма и весьма плачевный.

По училищному выражению — «сугубый».

Казенные куртки (бушлаты) без галунов сидят некрасиво и грубо; еще некрасивее — сине-серые рейтузы, вправленные в сапоги с голенищами, и уже совсем нехудожественно выглядят эти последние…